— Не послушался я тебя в прошлый раз, сестрица, — чуть не погубил, — Иван Царевич становится перед «Золотой иглой» и окидывает ее взглядом до самого шпиля этого удивительного здания. — В этот раз вновь ослушаюсь, чтобы попробовать спасти.

Волосы Царевича, точно золото с рождения, сейчас чернее ночного неба, заволоченного грозовыми тучами; а ясные голубые глаза теперь отливают мутным изумрудом, будто воды морей обратились малыми болотами. В маскировке по воле волшебства изменились и черты лица, и голос, что уж говорить про одежду не по характеру Царевича: более открытая и легкая, непривычная телу и не утяжеленная камнями и золотыми нитями, но не сказать, что удобная. Словом, только рост и телосложение Ивана остаются прежними.

Впервые перед Иваном открываются двери «Золотой иглы» и он проходит внутрь, как ее честный посетитель, желающий вдоволь насладиться развлечениями. Держит это в голове, не засматриваясь на дивное убранство вестибюля, и смешивается с толпой, коей в этот день, точнее ночь, набралось много. Но взглядом улавливает одну из трех белых точек, что пробегают по предметам искусства. Стоит приглядеться — мышка-следопытка в очках с круглыми линзами, показывает тросточкой направо, и Иван, не кивая и благодаря лишь мысленно, сворачивает в коридор. Там развилка, но тросточка, показывает дорогу вновь, ведя Ивана все выше и выше то по лифтам, то по бесконечным лестницам. Тут его встречает вторая мышка, притаившаяся за вазой, тоже указывает путь и тут же пропадает. Иван подходит к охраняемым дверям, где ему преграждают путь.

Он смотрит исподлобья на людей, от которых точно веет холодом и сырой землей, но поднимает подбородок, когда достает из нагрудного кармана пластиковую карту.

— Бронирование на два часа, — Иван проговаривает медленно и чересчур спокойно, лишь бы не выдать охране свой жесткий акцент, и кратко, избегая неправильно составленных предложений. Впрочем, охране хватает и выкупленной брони на имя некоего Филиппа, не то принца, не то певца, и Царевича пропускают внутрь.

Шум воды сразу обваливается на Царевича. Вода, кажется, падает с самого пика «Иглы», но насладиться видом косы водопада не дают. Плеч Ивана касаются холодные и влажные руки, едва не царапают ногтями кожу, но лишь ощутимо впиваются в нее. Царевич заставляет себя расслабиться, но получается из рук вон плохо, когда по спине бегут мурашки от плодовитых улыбок изголодавшихся русалок.

— Какую господин изволит выбрать? — Но Иван не отвечает, внимательно всматриваясь в глаза каждой из русалок, что окружили его в кругу. Нет знакомых добрых взглядов, родных сердцу и душе. — Вы вправе выбрать всех или вас хватит на половину, дюжину? Может, всего лишь на одну? — Царевич знает, какой смысл скрывается за разливной мелодией смеха, что журчит прямо в раковины ушей. Но по воле музыки, что растекается по всему темному помещению, больше похожей на пещеру или даже грот.

— Вы правы, мне нужна лишь одна, — язык не поворачивается добавить «из вас», Марья точно не будет такой, как эти русалки.

Одни девы отступают, позволяя выбрать, но руки других так и гладят волосы Царевича, порой пробираются под черную рубашку, лаская острым холодом грудь с ключицами. Но Иван уверенно идет вперед, выпутываясь из прикосновений, словно из лоз колючих кустарников. Все русалки разные, но в то же время одинаковы на лица. И лишь одна из них оказывается поодаль ото всех. Сердце Ивана пропускает удар, обливается горячей кровью, когда взгляд скользит по длинным рыжим волосам, точно огонь упал на воду.

— Марья?

Вслух не зовет, но дева оборачивается. Кажется, что и взгляд родной, теплый, пусть и шальной. Но половина лица скрыта за вуалью. Иван сбрасывает с себя чужие руки, вновь пытающиеся прикоснуться к нему, и ступает по мокрым камням, не боясь, что подскользнется. Пусть упадет в воду, пусть станет кормом для русалок, лишь бы найти родного человека среди этих темных созданий.

— Не меня ли ищешь?

И голос знакомый, от которого холодеет в руках. Царевич порывается снять вуаль, ему и позволяют. Видит лишь оголившиеся кости челюсти с проступившими клыками, сухожилия растягиваются, имитируя сладкую улыбку. В ужасе от знакомого и совершенно неизвестного лица, Иван по привычке тянется к бедру. Но нет ни Кладенца, ни колчана со стрелами, чтобы обезопасить себя и развеять марево. Остается лишь собраться с духом. Он срывает газовую ткань с лица, поднимая себя на смех русалкам, но в конец убеждается, что на камне его ждала совсем не Марья, а лишь ее образ, навеянный подлыми воспоминаниями. Русалка ныряет в искусственный пруд, кажется, их так много, что точно утянут его на дно, а потому Иван бежит вперед, не позволяя чужим рукам ухватить его за голени и икры.

— Сюда-а-а... — шепчет и пищит мышь-следопытка, что бегает по барельефу и сама на ощупь выбирает путь, но Царевич верит ей.

Выбравшись из плена русалок, Иван вновь оказывается в наполненном посетителями зале. Танцовщицы кружат в причудливых костюмах, едва скрывающих их тела, но Царевич следит лишь за следопыткой, нагоняя ее, имитируя вальсеобразный танец. В конец он проходит сквозь десять залов, пока голос в его голове не напоминает о главной цели. Главной для патруля, но вторичной для Ивана. Своей он так и не достиг.

— Забери книгу и выбираемся отсюда, — незнакомый голос напарника строг и непреклонен.

— Я еще не нашел, кого искал.

Но его не слушают.

— Сюда-а-а... — вновь повторяется, и три мышки направляют тросточки на дверь. Иван замирает в коридоре, желая развернуться и продолжить собственные поиски, но в конце коридора слышит чей-то страшный, пусть и тихий, рев, что заставляет следовать инструкциям.

Мышки-следопытки обнюхивают замысловатый механизм на массивных дубовых дверях, а Иван вынимает пластиковую карту из кармана. Подносит ее к замочной скважине и посылает сигнал напарнику, что он нашел библиотеку. Самого Кощея. Карта тут же заливается белым светом и меняет форму на железный ключ. Бородка постоянно меняет длину и положение выемок, и когда Иван вставляет ключ в замок, то он податливо проворачивается. Раз, затем второй и третий. А после дверь отпирается и Иван протискивается внутрь, оставляя за собой лишь малый просвет.

— «Зайдешь в библиотеку, отыщешь книгу. Книга эта большая, украшенная изумрудом, что хранит на груди сова. Но не заглядывай птице в глаза, не то забрать книгу не сможешь».

Как по описанию, книга с собой оказывается в самом сердце библиотеки Кощея. Иван опускает глаза, когда подходит к пьедесталу. Глаза скользят по перьям, ладонь нащупывает кожаную обложку. По воле сказки Иван-царевич должен посмотреть сове в глаза, но, увы, он уже научен опытом и готов противиться судьбе, в этот раз избегая и испытания, и подвиги.

Царевич забирает книгу, прижимая лицо совы к груди, и выскальзывает из библиотеки. Мышки выбегают следом, а после обгоняют Ивана, торопящего скрыться в коридоре и доложить об успехе операции. Но позади раздаются тяжелые шаги. Иван оборачивается, видит, как из-за угла выглядывает чья-то голова, по уровню она достигает половины высоких стен. Следом показывается длинная шея и тело. Нежить, да еще и без морока, что скрывает истинный уродливый облик!

Страж библиотеки делает шаг, затем второй, и этого достаточно, чтобы сократить путь в половину.

— Сюда-а-а...

Иван бежит на голос. Мышки, забравшись на плечи друг друга, дотянулись до кнопки лифта и дождались саму кабину. Они ныряют внутрь, но Иван едва не падает от шага великана, который наступает сверху. Он отталкивается от стены и уворачивается от руки, что пытается схватить его. Лифт уже совсем близко, мыши уже вновь сделали лестницу друг из друга и нажали кнопку этажа. Сверху вновь обрушивается рука, а двери лифта начинают закрываться. Шаг, затем второй, и наконец Иван одним рывком ныряет прямо в лифт, когда страж ударяет кулаком по закрывшимся дверям. Железо сминается, обращаясь глубокой вмятиной. Но все оказываются живы и здоровы.

Вот только книга с совой на обложке выпала из рук Царевича, и когда он собирается поблагодарить мышат, то по заготовленной Сказочником идее, засматривается в янтарные глаза сей птицы.

Лифт останавливается на первом этаже.
Напарник Царевича дожидается, когда двери лифта отворятся.
Но видит лишь трех мышек-следопыток, уснувших крепким сном.

Отредактировано Ivan Tsarevich (03.07.2025 19:56:23)

Музыка заполняет богато украшенные залы, когда Марья первой заводит песню. К ее чудесному пению спустя два такта присоединяются не менее мелодичные голоса Ольги и Анны. Их мужья завороженно смотрят на царевн, каждый на свою, а после один за другим предстают пред ними на одно колено и приглашают на танец. Заливистое песнопение кружит в центре залов то приближаясь к гостям с громким хохотом и девичьим смехом, то отдаляясь от ломящихся от яств столов. Подданные и соратники не смеют подпевать, чтобы не нарушить гармонию сестер хриплыми голосами, но это не мешает их веселью: тихим разговорам и громким улюлюканию, что только раззадоривает всех приглашенных гостей. Единственные мужи, что сидят в самом конце стола друг напротив друга, опустили головы, не смея ни уйти, ни остаться на празднике.

Князь Иван смотрит поверх чаши с медовухой на своих старших братьев, от которых остальные гости решили отсесть, предпочтя стоять поодаль и дожидаться новых стульев да столов. Иван простил и Федора, и Василия перед своим отцом и славным народом, но молва об их деяниях так и продолжает течь из уст в уста, не давая братьям спокойной жизни во дворце. Поднявшись из-за стола, Иван решает пройти к Федору. Заговорит с ним он — заговорят другие или же, по крайней мере, не будут так явно сторониться. Так же поступит и с Василием.

Величественной тенью Иван нависает над Федором, обращается к нему громко и доброжелательно, но старший брат не удосуживает его и взглядом. Иван протягивает руку с чашей, чтобы ударить металлом о металл, но этого не делают в ответ. Голос Марьи становится громче, когда особо чувственный куплет рвется наружу, чтобы оповестить все царство о новом правителе. Тогда князь отставляет чашу и тянется к Федору рукой, чтобы положить ее на его плечо и взбодрить. И только теперь, видя покрасневшие от гнева глаза Федора, его скалящийся оскал, что скрывала до поры черная борода, Иван понимает, что Марья не поет, не поют и Ольга с Анной, их мужья. Музыкальные инструменты падают оземь, а сестры кричат, прижимаясь в страхе к мужьям, которые обнимают их так крепко, будто боятся, что те упадут от переизбытка чувств.

Князь оборачивается к Василию, но видит столь же искаженное яростью и весельем лицо. Тогда оборачивается вновь. Отец, схватившись за сердце, молится и просит всевышнего о милосердии. А Иван, восседающий в центре стола, запрокидывает голову назад. С его губ стекает мед, смешанный с темной кровью. Князь лишь может наблюдать, как с его головы сползает золотая шапка, обточенная соболиным мехом, и ее падение обращает ужасом великий праздник.

Иван, так и не положивший руку на плечо брата, сжимает пальцы в кулак и закрывает глаза, поджимает губы. Плач сестер и отцовская молитва звенят прямо в голове, смешиваясь в единую печаль по погибшему младшему брату и третьему сыну, ставшего князем вместо Федора.

Грудь сдавливает от повторяющихся сновидений, что приходят страшными сюжетами каждую ночь. Каждый раз они разные, каждый раз опасные и в конце концов каждый раз одинокие. Но сегодня Иван увидел трех сестер, отца и братьев, всех их вместе рядом с ним. Опаляющий горло мед, что разъедает органы внутри — лишь малая плата за возможность увидеть тех, кого уже нет на белом свете. Есть в этом и что-то теплое, даже успокаивающее, что просит очнуться от забытия. Но Иван сопротивляется ему, желая сохранить в памяти послевкусие дурного сна, ведь знает, что стоит ему открыть глаза, как часть грез рассеется и больше не вернется.

Он тихо дышит, в страдании сведя друг к другу брови, приоткрывает рот в болезненном стоне, когда последний виток сильной боли покидает тело. И кладет руку на нечто ее тревожащее, желая не то остановить, не то все же ухватиться за возможность очнуться ото сна. Кончики пальцев осязают теплую кожу, пересчитывают крупные костяшки и слегка сжимают чужую ладонь, но не отнимают ее от тела. Длинные ресницы дрожат, когда на них падают лучи света из-за не до конца зашторенного окна, и веки все же приоткрываются.

Грудь Ивана тяжело вздымается, когда он хватает глоток воздуха ртом, а после так же резко опускается, стоит задержать дыхание при виде врага, которого не видел практически вечность.

— Кощей..! — хрипит он, срывая с себя чужую ладонь, что может разодрать его горло в любой момент.

Сам же едва справляется с телом, чтобы приподняться на локтях и как можно сильнее отдалиться от Кощея Бессмертного. Кожей улавливает заметную прохладу на груди и ниже: опускает взгляд всего-то на секунду, даже ее долю, чтобы увидеть распахнутую рубашку, которая к тому же задралась в движении, оголив бедра. Не зная что и думать, Иван все же хватается за край одеяла и натягивает его выше, скрывая ноги. Сон, как говорится, как рукой сняло, но понимания реальности это не прибавляет.

— Где сестра моя, Царевна Марья?! — не в самом лучшем положении Иван все равно приподнимает подбородок, с неприкрытым гневом взирая в черные глаза Кощея Бессмертного. — Отвечай.

Пролитый в спальню свет только бросает Ивана в новое неведение о происходящем. Он цепляет взглядом невычурное убранство комнаты, что никак нельзя обозвать темницей, и безмятежное лицо Бессмертного, от улыбки которого холодеет кожа и поднимаются дыбом волосы на затылке. Но больше поражают обваренные кости, снующие и там, и тут, выполняя поручения своего хозяина. Они не похожи на стража, охраняющего библиотеку, но по-прежнему остаются опасными марионетками, останки которых потревожили в услужение. Разве что сведенные друг к другу брови Ивана изгибаются в непонимающем удивлении, стоит одному из скелетов сложить на кровати пушистый халат. Вновь почувствовав холод в ногах, Царевич пробует догнать одеяло цепким хватом, но не успевает. Остается только исподлобья воззриться на Кощея, что смеет издеваться над ним.

Молчит на предупреждение, не отвечает, когда лицо злодея приближается к его. Но суровый вид Царевича уже который раз за минувшее время сменяется удивлением, стоит чужой руке коснуться его обнаженной ноги. Длинные волосы лича, упавшие на колени и бедра Ивана, вызывают легкую щекотку, но не смех. Кощей так буднично играет с ним, будто разленившийся кот с тощей мышью, что точно не вырвется из его лап. Но Царевич отстраняется вновь, как только появляется возможность, и накидывает халат поверх рубашки, едва прикрывающей низ.

— Почему же? Прекрасно помню, — понизив голос, отвечает Иван, когда смотрит на Бессмертного через плечо, — как ты висел на дюжине цепей, и как быстро убегал, похитив Марью, — тень, проложенная во взгляде, распространяется по всему лицу Царевича, когда он вспоминает то время.

Резко отвернувшись, Иван смеряет взглядом стражу или, скорее, в этот раз прислугу Кощея. Те не выражают враждебности, но навязчиво провожают в сторону другой комнаты, как оказывается мгновением позже, ванной. Один из скелетов заходит вслед за Иваном... скорее пытается это сделать, когда в его голову летит фарфоровая ваза со стоящими в ней лилиями. Убедившись, что находится в ванной один, Иван проходит взглядом по углам комнаты — ничего не моргает, но все равно кажется, что следят за каждым его шагом.

Сбросив с себя халат с рубашкой, Царевич ступает в душевую, игнорируя налитую купальню, от которой валит легкий пар. Комната и удобства в ней ненароком успокаивают Ивана, вернее, вселяют в него толику надежды, что Марья все это время находилась в теплой спальне с окнами и дверьми, а не мерзла в каменной клетке под взглядом многочисленных пустых глазниц, что больше никогда не обретут глазные яблоки.

Выйдя из душевой, обернувшись в халат, Иван не находит Кощея в спальне. Словно тень, отголосок прошлого, Бессмертный исчез, оставив лишь мертвое напоминание о себе. Высушивая волосы полотенцем, Иван почему-то вновь вспоминает лицо Кощея, находящееся непозволительно близко к его. Но вместо отвращения и опасности быть растерзанным, Царевича укалывает печаль, незнамо с чем связанная. Закрыв глаза и злобно хмыкнув, Иван прогоняет наваждение, и то растворяется в сознании, как и утренний сон, после которого осталось горькое послевкусие на сердце.

Скелеты ведут Ивана, переодевшегося в одежды, похожие на привычные облачения, но все же больше отдающими современностью. Долгие коридоры похожи друг на друга как один, но в то же время совершенно отличны. Царевич всматривается в каждую дверь, раз уж на этаже находятся спальни, и сердце замирает только от мысли, что Марья спит где-то совсем рядом и может пропустить завтрак да обед, лишь бы не подвергнуть свое здоровье отраве. Иван знает, что ему не позволят зайти в каждую комнату, не позволят и увидеть сестру раньше установленного срока, надуманного самим Кощеем, как знал, что не донесет книгу с совой своему напарнику и что годами ранее сможет избежать скорейшей встречи с Бессмертным.

Двери распахиваются, а Иван застает Кощея, сидящего во главе стола, ломящегося от угощений и вина. Он готовился к тому, что ее здесь не будет, но печаль все равно застилает глаза, что на время скрываются под длинными ресницами. Но стоит векам подняться, как прежний огонь в синем взгляде пронзает Бессмертного.

— Ты знаешь за кем я пришел, и знаешь, что без нее я не уйду, — скелеты приглашают Ивана садиться напротив их хозяина, и он садится, но не принимает ни хлеб, ни воду из их рук. — Если думаешь, что в этот раз сможешь удержать Марью силой, ибо сила твоя осталась с тобой, то учти, что и я явился в «Иглу» не один.

Конечно, Иван помнит «лучшие деньки», как и помнит, зачем Кощей похищал Марью. Обрывками воспоминаний, сумасшедшими завихрениями сюжета и немыслимыми чудесами, волшебство которых не дает рассмотреть лицо сестры в его страшных снах.

Речь Бессмертного льется, словно холодная вода из родника, но как и водоем может быть отравлен, так и прозрачность слов не означает их чистоту. Иван Царевич как никто другой знает как обманчивы могут быть внешний вид и нарочито добрые намерения. Тяга к наивному доверию из первой сказки иссушилась, как три ведра выпитой воды. И похищение Марьи, дорогой сестры и верной Хранительницы, не делает чести Кощею, как и подтверждает его причастность к ее мучениям. Но в словах Бессмертного сквозит и нечто потустороннее, неизвестное Ивану.

— Можешь смеяться сколь угодно, но от судьбы не так просто убежать, — насмотревшись вдоволь на давнего врага, Иван отворачивает от него взгляд.

След пропавшей Хранительницы мог петлять сколь угодно по документации и камерам слежения, и только Царевич сразу предположил (и ведь точно знал), где она находится. Свидетель пропажи стажера тоже имеется, а вместе с тем и поручения, куда именно он направился под наблюдением сержанта. Деньги? В этом мире все громкие дела можно заглушить ими. Иван уверен, что свое добродетельное лицо Кощей покупает именно за доллары. Однако и Царевич не дурак и не крестьянин, даже в этом мире, где нужно начинать с нуля, имеется поддержка.

— Не забывай, чья кровь течет во мне. — Если не братья, уже обличенные в подлости по отношению к младшему, то отец тоже заступится и за него, и за родную дочь. Единственную, оставшуюся в живых.

Воспоминания об Ольге и Анне проносятся острым лезвием по сердцу, что заставляет пальцы Ивана образовать высокие складки на белой скатерти. Он увидел их только сегодня, улыбчивыми и певчими, точно птицы, долетевшие на зиму до теплого дома. Остальные дни Иван выцарапывал из памяти их печальные лица и пролитые слезы, когда их похищали или пытались мучить, когда ушли со страниц сказки сначала отец, затем и братья. Сестер не стало, Иван их не застал, когда очнулся здесь. Потерять Марью в руках врага — ни в жизнь не простить себе слабость. Будут правы братья в его дурашливости и бесполезности, не сносить ему головы на плечах — собственноручно отсечет и свою, и Кощея.

Захваченный эмоциями, Иван бледнеет, холодеет прямо на глазах, но шум крови в голове отвращает от плохих мыслей. Царевич разглаживает скатерть, как ни бывало, и складывает пальцы в замок, поднимая на Бессмертного тяжелый взгляд. Он так и не притронулся к основному блюду и угощениям, а слова про принуждение побуждают руки скелета нарезать сочный кусок мяса на его тарелке. В рот Ивана не попадет и крошки с этого стола — дурно от одной этой мысли и пережитого отравления газом; но даже если бы был в здравии, то не принял бы подачку от Кощея.

— Я надеюсь, в тебе осталась честь не мучить девушку в стенах своего заведения, даже если это поможет тебе выплеснуть старые обиды, — острие взгляда пронзает Бессмертного. — Зачем ты похитил царевну Марью и удерживаешь ее подле себя? — царевич помнит о предупреждении каким тоном стоит общаться с Кощеем, а каким — нет; но Ивану все равно сложно сдерживать себя в руках, когда речь идет о единственной сестре, родной душе. — Мой отец не получил письма от тебя. Никакой весточки и никаких требований. Что тебе нужно?

Царевич старается вернуть свой разум в холод, но не самые приятные мысли так и лезут в голову, омрачая видение и без того печальной ситуации. Он проглатывает ответ Кощея без горечи и сожалений, но взгляд его не меняется, не мечется. На каждую рыбу найдется рыба покрупнее, а Фэйбл-таун устроен таким образом, что сказочные жители не могут разбрестись по всему дивному и странному свету, и вынуждены сосуществовать бок о бок. Чтобы сохранять столь хрупкий мир, не нужно наступать на него, какими бы бессмертными не казались мотивы.

Иван на мгновение прикрывает глаза, проводит указательным пальцем по другому и крепче сжимает их в замок, думая над следующим шагом. Как бы Иван не надеялся на помощь извне, кое-что он точно учитывает — одиночество внутри. Прорвавшись в стан врага без оружия и каких-либо козырей, нужно быть более предусмотрительным и взвешенным в своих решениях. Только с каждым словом лича держаться все сложнее... И странности скелетов не помогают разобраться в этом деле. Иван не сразу, но все же замечает их поведение, не свойственное кровожадной страже из прошлого. Вилка с мясом оказывается у самого рта, но Царевич отворачивает голову, многозначительно фыркнув и сдвинув брови к переносице. Но и тут поджидает второй скелет, вот только с дурацкой манерой играть с едой вместо того, чтобы прислонить холодное лезвие меча к горлу Царевича. Второй участник нелепой постановки сбивает Ивана с толку, заставив его приоткрыть рот в удивлении и изогнуть бровь. Что здесь происходит? За сим не слышит Кощеевский шепот, вернее, не может разобрать, но прислушивается к его замечанию.

— Моя сестра и правда сильнее статистов, но это не позволяет тебе удерживать ее здесь насильно, — Иван кладет ладони на поверхность стола, едва сдерживая гнев. Но следующая фраза доводит Царевича до белого каления от одной только мысли, что Кощей рассматривает Марью в роли своей невесты. — Не смей! — Иван бьет ладонью по столу, опрокидывая бокал красного вина, стискивает крепко зубы в преддверии тирады и насилия Бессмертых ушей, однако, сдерживается.

Вернее, удивляется вновь неоднозначным словам. Гнев смешивается с непонятным доселе чувством, сбивая Царевича с толку. Он следит за внимательным взглядом хозяина положения, ненароком вспоминая, как полчаса ранее его длинные волосы скользили по обнаженной коже, а рука гладила по лодыжке. Холод пробирается за шиворот, приподнимает волосы на затылке и заставляет Ивана онеметь на долю времени, лишая его возможности говорить и парировать. Но неведению и неоднозначности Царевич не поддается — сбрасывает с себя напряжение, расправляя плечи и вновь принимая более сдержанный вид. Тот же самый скелет, видимо, назначенный царским шутом, продолжает измываться, но Царевич бросает на него холодный взгляд и отворачивается вновь к Кощею.

Его мысли, слова и действия — все их мотивы непонятны Ивану, а двусмысленность он гонит прочь. Делает глубокий вдох, отчего грудь вздымается словно у загнанного коня, но выдыхает уже медленнее, спокойнее. Кощей улыбается, когда Царевич поднимает на него взгляд, но улыбкой в ответ не одаряет. Резко встает из-за стола, попутно хлестко отстегивая хлестким ударом по потянувшимся к нему костяным рукам, и направляется к Кощею. Твердый уверенный шаг сопровождается сжатием пальцев в кулаки до белизны костяшек.

Иван останавливается подле Кощея, нависая над ним золотой и живой тенью, о которой так понравилось рассуждать Бессмертному. Руки трясутся, но он выдыхает в сторону, не глядя на подползающих к нему стражей; право, уже раздражают дребезжанием своих костей.

— Мне не нужно это разглагольствование и хождение вокруг да около, — все равно не понимает, о чем Кощей говорит, а единственное трактование взглядов на Марью может зажечь в младшем брате праведное пламя. — Но сестра мне дорога, ты об этом знаешь не понаслышке, — приподняв подбородок в гордости, после Иван опускает голову в покорности. Его руки расслабляются и кожу жжет от впившихся ранее в нее ногтей. Одна рука укладывается раскрытой ладонью на грудь, обнаженную ее часть по крою глубокого выреза рубашки. — Поэтому прошу тебя, Кощей, позволь мне увидеться с Марьей.

Отредактировано Ivan Tsarevich (26.06.2025 14:56:33)

Благосклонность и терпение вызывают в Кощее только смех, когда просьба Ивана оборачивается нелицеприятной шуткой. Резко обернувшись, Иван только сильнее сводит брови к переносице, укладывая руку на укушенное место. Он сверлит взглядом наглую черепушку — точно Кощей нашептал ему это, чтобы поглумиться. Отвернувшись от обоих, Царевич отходит дальше от стола, скрещивая руки на груди, дабы те ненароком не настучали по ветхим оголенным косточкам. — «В этом месте явно не хватает голодной собаки», — только и фыркает себе на уме, вновь окидывая стражу взглядом.

Уже подумав, что с Бессмертым не стоит вести диалог, раз уж он так пренебрежительно относится к своей пленнице, Иван неожиданно получает заветный ответ. Глаза его широко распахиваются, а дыхание так и замирает в груди. Боясь, что не расслышал, все равно не переспрашивает — стоит так сделать и Кощей наверняка заберет свои слова назад, снова засмеявшись над трагедией Ивана.

— Понимаю, — не хотя, но все же сговорчиво Иван кивает, соглашаясь на место встречи. Оно бы все равно не изменилось по воле слабого, но зато в какой-то степени даже утешило Царевича — Марью точно держат здесь или же хотя бы приведут сюда. Конечно, если Кощей сдержит слово и не обманет его. — Каково твое условие?

Все же сделав шаг навстречу Бессмертному, Иван вновь сжимает пальцы в кулаки. И снова расслабляясь, борясь с дрожью в руках, что заранее проигрышная для него сделка, зыбкая и тонкая, может в любой миг оборваться и не состояться. За тем он не замечает вилки в руках Кощея и не считывает жест — еда его сейчас волнует меньше всего на свете.

Медлительность Кощея, его спокойствие и вальяжность демонстрируют контроль. Его рослая фигура превосходит, но не пугает Ивана. Настораживает именно та пауза, то молчание, что повисло вопросом, на который можно предположить ответ. Иван делает шаг в сторону, наблюдая за размеренными, даже ленивыми действиями противника, будто они находятся не в столовой за обедом, а на поле боя один на один. Только вот Иван знает, что не одолеет Кощея голыми руками и в случае, если тот затребует встать на колени и склонить голову, признать собственную слабость и выслушать методы истезания за прошлые обиды, то ему придется это сделать.

— «Насколько низким для меня ни будет его условие, мне придется подчиниться», — напоминает сам себе Иван, вновь сбрасывая напряжение в кистях рук. — «Лишь бы убедиться, что с царевна жива и здорова. Лишь бы успокоить, что я ее не бросил и пришел за ней».

Кощей наконец говорит, и Царевич внимает его словам, горделиво и отчасти броско вздернув подбородок. Но его лицо обмирает от странного... условия. Губы, и без того бледные, немеют, от того приоткрываясь в легком вздохе, а по пальцам рук проходит ток. Хочется переспросить: «Что ты хочешь?», но Иван прекрасно все расслышал. Теперь очередь Ивана медлить и тянуть время, но делает он это не из своей прихоти, а в попытке прийти в себя. Готовый к истезаниям тела и унижениям морального духа, он совершенно не думал о чем-то подобном. Просьба в отношении Кощея звучит слишком простой, а потому и кажется очень сложной и с подвохом, который и будет свойственен повелителю мертвых.

Кончики пальцев понемногу дрожат, а в следующую секунду Иван перебирает ими, возвращая отлитую от рук кровь и прежнее тепло. Поджимает губы, сухие и не предназначенные для приветствия Кощея. И все же делает шаг навстречу, привлекая к себе внимание Бессмертного. Затем еще, подходя совсем близко к своему врагу, что собирается поглумиться над дружбой и привязанностью, над самим их смыслом. Взгляд, направленный в пожирающую тьму глаза лича, вдруг касается его точенных скул и щек; всего на короткое мгновение несвойственно ложится на его губы, но после вовсе скрывается под длинными ресницами, практически бесцветными. От чего-то появилось чувство в этот момент, будто раньше такое уже происходило. Дежавю?

— Как скажешь.

Дрогнув, ресницы приоткрывают более спокойный взгляд Ивана. Он тянется к лицу Кощея, слегка привстав на носки, замирает в миллиметре от его щеки. Кожа лича кажется теплой, точно у живого человека, а коснувшиеся ее губы запоминают мягкость. Тонко выдохнув на чуть влажную от поцелуя щеку Кощея, Иван, не касаясь его объятиями, мягко целует во вторую. Но отсупается, не то подскользнувшись на мраморе под ногами, не то от внезапного удара. Зрачки сужаются, ослепленные воспоминанием и страхом, пробравшего до костей. Не видит прошлого, его отголосков, но тело вспоминает боль разорванной кожи и хруста костей.

Бессмертный нависает нечитаемым злом, окутывает предавшее Ивана тело. Руки Кощея, спасшие от падения, оборачиваются плетью, что обрушивается наказанием за старую провинность. Иван не успевает и вздохнуть, услышать свое буйное сердцебиение и спокойное бессмертное, как соприкасается с черным маревом, исчезая сознанием и оставаясь телом в объятиях Кощея. Холод струится по теплой коже, но оборачивается заточенным лезвием. Ему достаточно лишь направить свое острие, чтобы пронзить ребра и запястья, подняться выше к солнечному сплетению и спуститься к бедрам, оставляя за собой множество алых нитей. Тонких, но со временем расширяющихся, углубляющихся, грозящих приоткрыть темным потокам белую кость во благо чужой прихоти и веселью. Иван закрывает глаза, жмурится изо всех сил, словно пытается проснуться и в мучении стонет, когда у него не получается. Пальцы сминают черный шелк, собирают невысокие складки в кулак, хватаясь за плечи Кощея не в силах оттолкнуть его самого. Почему прошлое охватило именно сейчас? Всю ночь Иван бродил по своему сну, вспоминая и забывая вновь братоубийство, а теперь безвольно пытается добраться до сакральных мыслей, что ушли уже давно.

Холодная стена и удар спины о нее, который не случился, лишь немного напоминают Ивану, где он находится. Приоткрыв глаза, едва слышно выдыхает, но не глотает воздух вновь, пусть кислород ему необходим. Кощей так близко, нависает и вжимает, не дает пошевелиться не то, что сбежать, пусть Иван и не делает попытки. Просто смотрит в темноту глаз напротив, будто бы видит в них свое отражение или скорее светлое пятно, но не надуманную злость и ненависть, которую чувствовал мгновение назад. Сам же едва дрожит, зная, что от страха зрачки его глаз точно расширены. Он знает, что ничего не сделает Кощею, но не знает, что Кощей сделает с ним.

— «Не мучай», — не слетает даже с губ, а замирает мыслью в отражении его глаз.

Но Кощей и не мучает. Лишь приближается к Ивану еще сильнее, удерживая сильными руками крепко, бережно. Завершает приветствие поцелуем, вновь укалывая страхи Ивана, а после оглаживает действом, что незнакомо царевичу в этой жизни. Теплое дыхание Кощея смешивается с замершим Ивана, растворяется в нем с первым соприкосновением их губ. Растворяется и надуманная боль, которая с реальностью никак не сочетается, ведь Иван цел и невредим, только труслив и отчасти голоден по позабытым объятиям.

Внутри разрывает от злости и пережитой боли, захлестывает непониманием и абсурдностью встречи, но взаимность так и не отвечает —  она погребена в забирающем жизнь мороке из их общей сказки. Иван расслабляет пальцы, более не впиваясь короткими ногтями в чужие плечи, но собирает ладони на груди Кощея и отталкивает его от себя, безжалостно отнимая губы Бессмертного от своих. В слабой, но все же защите, Иван скрывается за тыльной стороной своей ладони, так и оставаясь стоять в крепких объятиях Кощея.

«Что... только что произошло..?». Вопрос не звучит даже в голове, там — пустота, звенят лишь отголоски непонимания и старается уняться смешение чувств. Чуть склонив голову к плечу, Иван заглядывает в позабытые обсидиановые глаза, но не знает, что именно в них видит, не знает и что видит Кощей в его взгляде. Страх? Удивление? Точно не царственную уверенность, что была когда-то присуща Ивану. Раньше его нельзя было напугать армией скелетов, ядом металла и пронзенным мечом брата сердцем. Но сейчас от натуры Ивана осталась лишь хрустальная оболочка, которая так быстро рассыпалась, стоило совсем чуть-чуть отклониться от переплетенного повествования.

— Что это за сказка такая, где своих врагов в уста целуют? — правая рука Ивана так и лежит на груди Кощея, пальцы едва-едва сминают ткань рубашки. Кажется, что чувствует ладонью удары чужого сердца, но вполне возможно, что так сильно стучит именно свое.

— Как я могу по своей воле остаться с тем, кто сам продолжает жить по отыгранному сценарию? — Иван возвращает запутанные слова Кощея ему же. — Замысел Сказочника прост и невероятен по своей природе, по нашей природе. Жить в мире с теми, кого раньше боялись или презирали, ненавидели и пытались победить. Это поистине сказочный мир, который... я бы хотел увидеть.

Беспокойное сердце Ивана отогрелось, когда он впервые услышал о том, что в этом мире герои и злодеи живут бок о бок, не воюют и не строят козни, а помогают, заводят дружбу и даже влюбляются. Однако к «Долго и счастливо», доступное всем, стремится не каждый. К сожалению, царевич узнал и обратную сторону пороков современности, пусть повидал их собственными глазами не все. Видел Иван и пару емких строчек про владельца «Золотой Иглы», когда и сам знал безо всяких подсказок и улик, где находится его Марья.

Не обманываясь тогда, Иван вспоминает о четвертом поцелуе и о руках, бережно обнимающих его лицо, сейчас. Он кладет ладони, все еще саднящих, поверх рук Кощея, пробирается своими пальцами под его, сплетаясь и сжимая.

— Но ты, — сбросив с себя чужие ладони, Иван отталкивает от себя Бессмертного, — похитил дорогого моему сердцу родного человека и удерживаешь его в своем заключении насильно. Так было в прошлый раз, так ты поступаешь и сейчас. — Долг сердца, знакомый Ивану, вряд ли поймет Кощей Бессмертный, но высказаться и предостеречь царевич должен. — Пока моя сестра не останется в безопасности, я буду упорствовать тебе и другим, кто посмеет обидеть ее, снова и снова.

Не разрывая зрительный контакт, точно выступив на поле боя безоружным, Иван шагает в сторону от Кощея. Наконец тепло дыхания не дурманит испещренное пробелами сознание, а вкус губ согретого новой жизнью мужчины не сбивает с пути, на который Иван вставал в прошлом, встанет и сейчас. Он многое забыл, а что помнит — зыбко пробирается в сны и остается дробленным напоминанием о ясных днях и страшных ночах. И сейчас при виде Кощея тело отзывается лишь болью, но никак не добрым теплом, что окутало его объятиями, стоило только встретиться с Марьей и узнать в ней старшую сестру.

Иван резко выдыхает, словно все то короткое время, проведенное в близости с Кощеем, не мог сделать и глотка воздуха. Но дышали они с ним одним кислородом на двоих, о чем думать более не стоит. Сохраняя дистанцию, царевич ненароком проверяет свои руки, поводя наспех пальцами по коже под широкими рукавами рубахи — озноб и только. Убеждается в этом наконец и складывает руки на груди, возводя подбородок выше, Иван все же задает один из вопросов, который терзает его все это время.

— Более десяти лет Марья живет в этом городе, почему ты забрал ее у меня именно сейчас?

Не сводит Иван взгляда с Кощея, но когда тот заговаривает о своих слугах, то обращает внимание и на них. Знакомые приспешники злодея, за исключением стража библиотеки, в этом мире ведут себя иначе, по крайней мере за прожитый час. Более спокойные и сдержанные ожившие останки больше похожи на верную прислугу, лишенную кожи и плоти, органов чувств; можно даже повестись на их доброжелательный вид и попытку развеселить пленного, если бы он не полагал, что и собственной воли у них тоже нет. Кощей видит в себе праведника, проложившего усопшим новый виток жизни. В глазах же Ивана скелеты не вольнее марионеток, служащим эгоизму тщеславного царя, в чьих интересах показывать, что удобно именно ему. Сегодня — скелеты подадут чай и заправят постель; этим же вечером вскроют горло и пополнят свои ряды, стоит только не угодить их властителю.

— Значит, считаешь свою судьбу единственно правильной? — не отнимая взгляда от слуги, уже вновь скрывшегося за дверью, Иван задает вопрос тихо, пусть и вслух.

Царевич крепче сжимает пальцами предплечье, стараясь привести свой ум в порядок, но на губах все еще стынет поцелуй Бессмертного, а кровь так и кипит по рыжеволосой пленнице. Вскипает и... стынет, стоит Кощею сначала оскаблиться на царевну, а после поведать Ивану ее истинное предназначение оказаться в его правильном сценарии — приманкой. Царевич так и замирает с широко распахнутыми глазами, что доселе смотрели на лича исподлобья. Рука, словно сама по себе, льнет к губам, но Иван в этот раз протирает их манжетой, стирая само воспоминание о троекратии и что было после. Пусть ткань рукава мягкая и тонкая, губы все равно сильнее наливаются кровью и пухнут от грубого трения.

Спина так и стынет от знакомого холода, что пробирает Ивана под рубахой. Верно. Как и в прошлом, так и сейчас, в хищении Марьи неизменно остается виноват лишь он один. Стоит разок ослушаться, как зло обрушивается на его родных подобно лавине в заснеженных горах: сметает все, до чего доберется, губит живое и вырывает непоколебимые устои с корнем. Иван сбрасывает с себя руки, отходя от Кощея на пару шагов, вновь сжимает пальцы в кулаки, но согласно кивает ему, внимая предостережению. Все же в этой комнате не только человек, но и лич способен потерять терпение, позвав для усмирения тех самых бедных слуг, наполненных новым смыслом.

До последнего Иван не знает, не обманет ли его Кощей и не заведет ли в какое-либо страшное помещение для возможных пыток или иных методов линчевания. А потому едва выдерживает следующие за долгим спуском в лифте однообразные коридоры. Они вновь кажутся ему до невозможности долгими, будто повороты и двери нарочно отдаляются от него с каждым новым шагом. Но когда веры в Бессмертного уже не остается, лабиринт заводит их не в тупик, а к двери, отличающейся от жилых номеров и игорных комнат. Иван останавливается прямо позади Кощея, но через мгновение впервые за весь путь равняется с ним плечом к плечу, вскидывая подбородок выше и глядя на преграду перед собой.

Сердце непреднамеренно пропускает удар в ожидании очередной подлости или обмана. Слишком просто Кощей допускает его к родной душе и пленнице. В иной раз приходилось отыскивать тех, кто может, либо же что может помочь — просто так Бессмертный ни за что бы не отпустил огненную богатыршу и свою обидчицу, не дал бы жить в спокойствии царевичам и не позволил бы своему преданному войску, что обогащается солдатами с каждой новой смертью, отступить от людских владений. И сейчас Иван готов к новым трудностям, но по своей прежней наивности неосмотрительно шагает вперед, самозабвенно показывая врагу беззащитную спину, стоит только скелетам отварить последнюю дверь.

— Марья..?

Темнота обволакивает Ивана, завлекая в свои объятия после освещенного коридора. Но и в этой комнате найдется место свету. Точнее, нескольким десяткам его точкам, на которых проигрываются изображения настоящего и можно посмотреть события из прошлого. Душа будто замерзает в ослабевшем теле, когда вместо старшей сестры Иван видит незнакомого мужчину. Такого же тусклого, как и прислуга, но в этот раз из крови и плоти, и вполне зрячего, даже чересчур. На царевича воззрились три пары глаз, что до этого следили за каждым шагом развлекающихся зевак, делающих ставки и отдыхающих в объятиях русалок, а после наблюдающих за приближением своего господина. От этого взгляда Ивану могло стать не по себе без меча на поясе да колчана со стрелами за спиной, но он оборачивается к Кощею с не озвученным до конца вопросом:

— Ты же обещал... — но голос тухнет, стоит взгляду обратить внимание на один из экранов, направленный на идентичную комнату, в которой проснулся Иван.

Кровать заправлена, словно не спала; рядом с диваном неподвижно стоит сервировочный столик с нетронутыми блюдами, но с расстояния не видно поднимается ли пар от мяса или он уже рассеялся в воздухе просторного номера. Иван подходит вплотную к столу, запрокидывая голову выше, когда всматривается в стоящую посреди комнаты Марью. Дева стоит спиной к камере, так что царевич может наблюдать лишь ее платье со спины и уложенные назад огненные волосы. Он знает, что Марья не услышит его и не увидит, даже если бы захотела этого всем сердцем, но все равно тянется к экрану рукой, готовый в то же мгновение пройти через монитор и оказаться в заточении вместе с ней, вызволить ее и сбежать из лап Кощея тоже вместе с ней.

— Марья, я скоро приду за тобой, — даже не шепчет это онемевшими от волнения губами. Но сестра, словно почувствовавшая родную кровь, чинно оборачивается. Смотрит разве что не в камеру, а ниже, на слугу Бессмертного.

Отняв пальцы, так и не прикоснувшись к экрану, Иван обращается уже к Кощею, не оборачиваясь к нему:

— Моя сестра не имеет отношения к делу, которое поручили мне, — осторожно начинает царевич, — и в ловушку я уже попался, — продолжает, разворачиваясь к Кощею, но не приближается к нему, помятуя прошлую попытку. — Отпустишь ли ты ее, раз уж сам заговорил, что ей пора выйти замуж и строить свою жизнь? — непреднамеренно, но на словах о замужестве Марьи, кадык Ивана дергается выше, будто в горло пролили ложку уксуса.

Иван ничего не отвечает по поводу своей упрямости, пусть слова Кощея кажутся резонными в отношении Марьи. Невыносимо думать о слабости, что со дня на день может настигнуть сильную сестру. Но потому брату нужно как можно скорее отыскать ее и вызволить из этого места, привести домой под защиту семьи, где пленение останется плохим воспоминанием, а жизнь в современном городе вновь вернет добрую улыбку и блеск в голубых, подобно морю под знойным солнцем, глазах. Иван вновь отворачивается к экранам, но искоса смотрит на пульт управления с многочисленными кнопками и заглядывает в мониторы компьютеров, расположенных по линии длинного стола. Здесь, к сожалению, не сработает ни просьба, ни волшебство, чтобы добиться ответа на волнующий вопрос — на каком этаже находитя комната Марьи и каков ее номер. Мониторы же глухо показывают лишь сегодняшние дату и ныняшнее время. Но наверняка имеется команда, которая покажет и эту информацию. Волевой взгляд возвращается к Марье, но умом Иван раздумывает о многоглазом слуге Кощея, неизвестном и безымянном, но отчего-то кажущегося знакомым.

— Пленник никогда не станет гостем, — заканчивает царевич, в очередной раз противясь задумке Бессмертного, но лишь на словах, а не на деле. — Супруга царевна выберет себе сама иль же отец предложит познакомить ее с мужчиной, который будет в силах полюбить и защитить ее, — терпение, которое Иван едва заполучил, вновь разбивается об отвратные речи Кощея. — Не чужому решать судьбу царевой дочери и моей сестры. — Иван воззрится на Кощея, точно отсекая любое сказанное им слово против. — И уж тем более не врагу.

По рукам вновь бежит дрожь, угрожающая облачиться не то кулаком, не то пощечиной, чтобы вразумить и заткнуть Бессмертного, думающего только о власти и пиршествах, подчинении чужой воли своей и с чего-то решившего, что может распоряжаться чьими угодно жизнями. Этот мир отличается от Древней Руси, как называют здесь Родину сказочные герои и простой люд. Женщина сама решает, как ей угодно построить свое будущее: ежели выберет карьеру, а не семью, то это будет ее личным правом. Но даже будучи при власти и короне, царь-батюшка Ивана, Берендей, ни за что бы не променял свободу дочерей во имя собственной выгоды и алчной наживы. Так он сделал однажды в сказке, так бы поступил и сейчас. Что до старших братьев...

— Сказочник дал нам возможность писать историю самим, — возвращается Иван к разговору у обеденного стола, но не дает мысли зацепиться за действо, сбившего тогда его с толку. — Коли тебе хотелось видеть на своем празднике меня и Марью, почему пошел по избитому сценарию, а не отправил нам... приглашение? — мысль неразумная и даже смешна в нынешних обстоятельствах, но не лишена разумности. Она пронзает своей простотой так внезапно и стремительно, что Иван удивляется собственным словам, а потому расправляет плечи, сбрасывая напряжение с мышц, и растерянно хлопает глазами. — При воплощении нам дают знание, идею, что герои и злодеи могут жить рядом друг с другом плечом к плечу, — больше рассуждая об уже сказанном, вновь повторяет Иван, делая шаг навстречу восседающему в кресле царю мертвых.

— Отец сотрудничает с некоторыми лицами, с которыми ранее мог бы если не враждовать, то быть в натянутых отношениях, — по правде говоря, Иван не может припомнить даже отчасти мутную мысль, когда бы отец командовал плохое... за тем лишь исключением, что сам попался на уловку царя Морского да задолжал ему самого Ивана. — Разве не выгоднее объявить перемирие? С Берендеем, отцом моим, братьями Федором и Василием, а там и со мной да Марьей... — имя сестры дается с трудом после всех идей о женитьбе, которые успел поведать царевичу Кощей.

Плененная родная кровь так и остается в чинном заточении, сомкнутая в рамках вытянутого экрана. Не знает Иван смотрит ли Марья на него, чувствует ли, что творится что-то неладное с их общим врагом. Но царевич все же подходит к Бессмертному и мягко протягивает ему свою ладонь, приглашая обдумать сказанное далее и пожать руки или же, скорее, отмахнуться.

— У нас еще есть шанс договориться. Пусть сделано многое, но никогда не поздно остановиться и подумать об ином.

Ошибся Иван, когда посмел подумать о перемирии с личем, терзавшем его народ столетиями. Но до первого смешка Кощея сам хватается за возможную мысль о налаживании отношений двух царей, словно это правда стало бы возможным раз не в вымышленном мире, так в настоящем. И вот смех, режущий слух своей надменностью и властью, терзающий сердце обманом и скользящем по нему же с остротой ножа, пронзает темное помещение, в котором можно наблюдать рабов царя и его же пленников. Иван отсутпает на шаг, когда Кощей вырастает перед ним высокой неприступной скалой, у подножия которой погибло не мало воинов и не обученных сражению людей. Он заглядывает в его глаза, всего на миг, будто старается увидеть в них тот неизвестный отголосок тепла, что появился всего на мгновение в наполненной яствами столовой. Но нет ни той капли незнакомого чувства, ни ноты прежнего беспокойства во взгляде, когда ноги Ивана подкосились на ровном месте.

Перед ним стоит Смерть, жаждущая смерти.

Кощей хватает царевича за руку, не давая и секунды на раздумья. Успев лишь сдавленно вскрикнуть, Иван хватает воздух ртом и пытается вырваться из цепкой хватки. Безуспешно. Сила, с которой давит Бессмертный, несопоставима с его человеческой, практически даже юношеской, не успешвей набрать должной мощи, присущей мужчине. Царевич жмурится, стискивая зубы до слышимого скрипа, но сдавленный стон его обрывается, когда тяжелые пальцы обхватывают шею точно железный ошейник. Беспокоит даже не лишение возможности двигаться, пусть и оно не предвещает ничего хорошего, а близость, с которой Кощей смеет прижиматься к царевичу. Теплое, даже горячее дыхание касается незащищенной кожи, отчего-то оно кажется к тому же влажным, как и сладострастный поцелуй. И холод бежит от кончиков завитых волос по всему позвоночнику, заставляя мышцы тела коченеть и напрягаться. Не понимает Иван слушает ли сейчас наказ Кощея или же старается вовсе не дышать, когда вновь чувствует этот подкативший к горлу страх, знаменующий за собой лишь боль и страдание, еще не прикоснувшимся к его воплощенному телу.

Но заканчивается это так же внезапно, как и началось. Иван, отброшенный в сторону, не спешит подняться. Ноги едва слушаются, а руки вновь дрожат, не чувствуется совсем та боль, что должна отпечататься на щеке после крепкого удара о монитор. Иссохшие пальцы бьют его, приводя в чувства, и Иван поднимается на ноги, исподлобья наблюдая за личем. В тускло освещенной комнате Кощей едва ли не сливается со тьмой, а отголоски злата на его груди и украшения в ушах и волосах лишь подсвечивают его ужасающий силуэт. Но в этот раз Иван не противится и не задает вопросов Кощею, следуя за ним позади, стараясь справиться с учащенным дыханием и дрожью на кончиках пальцев.

Все время царевич находится позади Бессмертного: дальше, положенного «гостю», но не достаточно далеко для пленника, который может бежать. К сожалению, путь, по которому ведет Ивана Кощей, ему, всего стажеру, но все еще Хранителю, знаком. Впрочем, этот коридор знают многие мужчины, а порой и женщины, которым порой хочется сбежать от супругов в лоне развлечений «Золотой иглы». В этих стенах, как ни страшно то было услышать, могла содержаться Марья по предположению напарника. Гнусная догадка не заставила долго ждать, чтобы необученный стажер ринулся сломя голову к врагу спустя годы избегания. Сердце царевича едва спокойно, что Марьи не оказалось в этих коридорах и спальнях, но пусть не обманывается дорогими покоями с мягкой постелью и предложенной едой, ведь незнамо что ей говорят и не приложили ли к ней руку за гордость и нравственность.

От искусственного водоема комнаты едва веет тиной или иным влаголюбивым растением. Оставаться здесь нет никакого желания, но тяжелая рука ложится на спину Ивана и толкает вглубь. Тут же руку теплую заменяют холодные и влажные. Легкие пальцы с ощутимыми перепонками и царапучими ноготками касаются запястий, плеч и спины, точно Иван упал в небольшое озерцо и его окружила стая рыб с тонкими вуалевыми плавниками. В беспокойстве царевич вскидывает головой, глядя то на одну русалку, то на вторую пленительницу, со вздохом замечая, что их становится все больше, а хватка девичьих рук кажется все сильнее. Обернувшись, чтобы сбросить руки, Иван получает лишь кандалы из чужих пальцев, вцепившихся в него. Вновь обернувшись, слышит мелодичный смех, пение прямо в ухо и спешит закрыть его ладонью, помятуя о волшебных голосах прекрасных дев, заставляющих любого прислушаться к ним и пасть на самое дно. Иван перехватывает чужую ладонь, что ложится ему на грудь, но тут же попадается в ловушку, когда тонкий язык русалки проводит мокрую дорожку по его шее, начиная с самого затылка и заканчивая едва выпирающей косточкой позвоночника.

— Прекратите! — вновь перехватив чужую руку, Иван толкает одну из русалок, но ее тут же подхватывают не то подруги, не то сестры. — Уйдите от меня!

Прорвавшись, лишь на мгновение сумев шагнуть вперед, русалки с еще более громким смехом возвращают царевича назад. Рубаха рвется под их длинными ногтями, что оставляют царапины на бледной коже, словно обливая хладное молоко сочным соком дикой ягоды. Кожа сразу стынет от открывшихся ранений и пролитой на нее крови, а голос, требующий отпустить его, стынет в воздухе. Русалка собирает пролитую кровь губами, нежно ласкает открытое плечо языком; вторая же прильнула к ноге царевича, щекой прислонилась к его берду и гладит плотно прилегающие к ногам брюки разве что по шву. Третья вновь тянет за рубаху, спуская рваную ткань еще ниже, к локтям, открывая узкую грудь Ивана и тут же царапая ее болезненными ласками. Раны щиплет от пресной воды, а разорванная кожа пухнет и краснеет. Лица, похожие друг на друга и в то же время разные, мелькают перед глазами Ивана, зазывно глядя на него из-под длинных ресниц, что после щекотят торс и плечи, когда девы целуют его и обводят раны языком, кусают и стягивают ткань с тела, но Иван перехватывает ее рукой.

Оборванный голос не мешает шепнуть очередное «прекрати...», когда Иван смотрит поверх русалок на мучителя, призвавшего их. Взгляд Кощея пронзает эту полудрему, но для лича лишь сладкая ягода сейчас важна, а зрелище, приносящее ему терзания царевича, лишь подслащивают вкус винограда. Сведя густые брови к переносице, Иван судорожно вздыхает, когда отнимает чужую голову от себя, крепко ухватив за шею. Под пальцами стынет нечеловеческая кожа, а ногти, кажется, заходят в жабры на шее, едва не проваливаясь внутрь. Но эта грубость лишь резвит русалку и она, вновь заливаясь смехом, отвечает Ивану той же грубостью, раскрыв перед ним истинное свое лицо.

Ангельское и нежное оно покрывается на мгновение чешуей, а зеленые глаза вспыхивают точно у ядовитой змеи, когда русалка щерится и выпускает из широкой пасти хищные клыки. Вязкая слюна стекает по пасти на длинный язык и Иван делает глубокий вздох, чтобы вновь попытаться сбросить с себя хищниц, но тут промеж его губ соскальзывает что-то теплое и влажное, обхватывает его язык и душит в сладострастном поцелуе. В попытке отнять ее от себя, Иван и сам попадает в ту же ловушку, когда другая русалка обхватывает его шею руками и стягивает сильные пальцы на горле. Воздуха становится все меньше, по телу вновь пробегает дрожь, но не от удовольствия, а от проженного нежелания.

Словно почувствовав слабость царевича, русалки цепляют его за запястья и подхватывают, унося к кровати безвольника, подобно морской пене, бьющейся о корабль. Кожа на затылке немеет и сердце холодит от нервов, но Ивана кидают на кровать, скрывая его с глаз Бессмертного за газовой тюлью балдахина.

— Не надо. — Горло обжигает от невозможности вздохнуть и из него разрезается не стон, а кашель, когда Иван вырывается из насильного поцелуя. Он жмурит глаза, не желая видеть ни одну из русалок, но продолжает чувствовать, как они царапают его кожу и после заглаживают боль мягостью своих изнеженных тел, точно хрупких подобно фрафоровым статуэткам, но явно скрывающие под собой невероятную силу. — Не надо...

Иван привстает на локтях, но русалка садится на него сверху, вдавливая обратно. Чувствует затылком не мягкую подушку, а тепло чужого лона; тонкие ноги скользят по плечам и спускаются к узкой истерзанной талии, когда беспокойство вновь подкатывает к горлу. Иван вновь находится в той тьме, что терзает и мучает его, не слушая его просьб остановиться. Пальцы срывают пуговицу на брюках и потеплевшая от издевок ладонь соскальзывает ниже, заставив Ивана шумно глотнуть ртом воздух, но сразу же отбиться от ненужных прикосновений ногой. Русалка, оскорбленная ударом по запястью, щерится, подобно той, и опускается лицом ниже, к расстегнутой ширинке. Зубы опасно клацают над низом живота, но язык влажно растягивается по коже, словно оттягивая неизбежное омбанчиво ласковыми поцелуями, нацеленными распалить мужское нутро, но лишь сильнее заставляют Ивана отбиваться от многочисленных рук, удерживающих его против воли.

Отредактировано Ivan Tsarevich (15.07.2025 23:50:21)

Иван старается выпутаться, но изящные бедра цвета теплого, как молоко, сильнее давят на предплечья и утапливают руки в смявшейся от суеты шелковой простыни. Тогда царевич тянется торсом, изгибаясь в пояснице в попытке перевернуться, но русалка набрасывает на его шею руки, точно шейные кандалы, и стискивает ванино горло в цепких пальцах. Ее подруга, с которой Иван обошелся точно так же, завилисто смеется, наблюдая как острые когтки пока что ласково щекотят горло царевича и поднимаются чуть выше, к подбородку. Теперь он не может даже отвернуть головы от живой утопленницы, что устроилась между его ног. Но взгляд все равно уходит в сторону, когда на балдахин падает тень.

Тело, обязанное пылать жаром от навязанных ласк, сковывает от холода, когда на край кровати садится Бессмертный. Иван лишь приоткрывает рот, но только сдавленно выдыхает и тут же поджимает губы, приглушая едва не слетевший от бессилия хриплый стон. Вновь дернувшись и вновь прикованный безо всяких цепей обратно к постели, царевич замирает на долгое мгновение, ощущая легкую прохладу на своих ключицах. Прикосновение с мужчиной непрямое, но все еще кажется столь неестественным, вызывающим желание лишь отринуться и сбежать как можно дальше, ведь ком к горлу подкатывается вновь. Секундная темнота, что сковывает запутавшийся в воспоминаниях разум Ивана, в этот раз тянется мучительнее и дольше, оставляя по всему телу мурашки и парализуя мышцы. Лишь кротко покачав головой, Иван хмурится, рвано дыша.

Царевичу не удается отстраниться от Кощея, а потому его лицо оказывается в неправедной близости к его. Иван жмурится, когда Кощей ведет кончиком носа по его щеке, напоминая об ударе, словно говорит, что это может повториться. Но боли царевич не так боится, наоборот, он готов к тому, что враг наденет на него кандалы и бросит в темницу под строгий надзор. Был готов именно к этому. Балдахин над ними неподвижен, он тонок и едва ли не прозрачен, и молчаливо оберегает грядущее насилие от чужих глаз и слуха.

— Что тебе нужно от меня? — Иван искренне не понимает, что не так в этом мире, в этих стенах. — Зачем ты это делаешь? — Впрочем, вопросы о семье сейчас проходят мимо царевича, потому что не попадают ни в цель, ни рядом с ней. Но в голове откладывается лишь мысль, что русалки не успокоятся не когда насытятся, а когда Кощей прикажет им пойти прочь. От этого холодеет на сердце, а кончики пальцев начинает неприятно покалывать. Что, если русалки уйдут, но лич останется с Иваном наедине? Глаза царевича широко распахиваются, а грудь беспорядочно то вздымается, то опускается, когда дыхание сбивается.

Мучения, связанные со смертью и насилием, спустя множество повторов не стали привычными Ивану, но были ожидаемыми. Что же делать, когда надменная шутка обращается ненасытным издевательством, и любое неверное движение отдалит от сестры, а удобоваримое решение разрушит личность и будет преследовать до самой смерти? Иван стискивает зубы и резко выдыхает, отчего живот его с едва выраженным рельефом мышц становится впалым, будто это отдалит распалосованную кожу от нежеланного прикосновения. Но еще больше Иван не хотел слышать вопросы, задаваемые Кощеем. Смех, разлившийся по постели, лишь подтверждает, что Бессмертному не нужны ответы — он не собирается их слушать или разубеждать в чем-то; бессчувственному личу нужно лишь унизить и поиграть с жертвой на словах, на языках. И горечь эту, ненависть, что она порождает, не подсластит ни одна ягода, поданная рукой Кощея.

Глубоко вздохнув, насколько это позволяют чужие руки на горле, Иван вновь прогибается в пояснице, но в этот раз, наоборот, тянется напряженным торсом к мягкому животу русалки, сильнее раздвигает ноги перед ней. В удивлении, что строптивый клиент прекратил сопротивляться, русалка вздыхает и сразу же облизывается, готовясь прильнуть гибкой лозой к царевичу и расцеловать его раны. Но Иван обхватывает деву ногами за талию и со всей силы скидывает ее с себя, удерживая вторую за мягкие бедра. Нечеловеческая сила русалок превосходит царевича, и реакция их срабатывает быстрее. Но, устав находиться в плену сладострастия, что лишь сковывает и унижает, Иван жертвует лишь расцарапанным горлом и дарит сильную боль в тонких запястьях удерживаемой его русалки.

Девы, прекратив смеяться, одна за другой ощерив хищные клыки, ползут по огромной кровати. Одна успевает оцарапать ногу Ивана, вторая лишь сильнее дергает рубаху, но оба прикосновения, что со второй попытки могли бы стать роковыми для царевича, в миг прекращаются. Словно кто-то остановил время по щелчку пальцев, когти русалок замерли в воздухе и в простынях и лишь их шипение стихает не сразу.

Сковав руки Кощея по швам сильными бедрами, Иван садится на него сверху, толкая в изголовье кровати. Бусины винограда сыпятся с грозди, черными пятнами растекаясь по красному шелку. Тяжело дыша, Иван со всей силы вдавливает лича в постель, держа обе руки на его горле. Большие пальцы рук ловят адмово яблоко, острое и выраженное кажется легко сломать, если вдавить в глотку.

— Сначала рассуждаешь о женитьбе, а теперь смеешься над целомудрием? — голос Ивана хриплый и низкий от удушения, и царевич желает, чтобы и лич почувствовал, каково это, раздирать свое горло словами в попытке сказать хоть что-то. — Нежить, никогда не любившая, не поймет, почему на других не хочется даже взгляда поднять, не то, что прикоснуться. — Пальцы царевича давят сильнее, когда он сам опускается ниже, к лицу Кощея. Горячее дыхание обжигает расслабленные губы, что вот-вот изогнутся в улыбке или диком смехе, ведь их хозяин не поймет ни угрозу, ни слов. И тем не менее в глазах Ивана горит страдальческий огонь, словно вся дрожь от страха обратилась снова злостью. Голубое небо во взгляде потускнело от набежавших туч, но все равно оно ярче и светлее, нежели пустая чернота во взгляде Бессмертного. — Кого никогда не любили и не познает о переживаниях за дорогого человека и желании защитить его любой ценой.

Иван ошибся раз, когда предложил перемирие; ошибется и сейчас, объявив войну злодею, чье влияние сильно, а разум одурманен одной лишь властью.

Иван не расслабляет хватку, когда слышит сдавленный приказ Кощея, наоборот, давит на горло сильнее, чтобы он больше ничего не мог сказать. Однако обращался лич не к нему. Тень, нависшая над головой, останавливается, но Иван не оборачивается, чтобы увидеть свою скорую погибель от рук той, которой отказал, и безотрывно смотрит на того, кто заманил его в это полное разврата место.

— Добрые, да хрупкая игла однажды уже сломалась, — напоминает царевич смерть Бессмертного, посмевшего мстить Марье похищением за пленение. Голова Ивана надломом склоняется к плечу, когда воспоминания о цепях и погоне вновь пронзают смутную реальность перед глазами. Он их точно помнит, вот только обрывки разговоров преследуют не те; глухие и отдаленные, все же не похожи на заученные фразы, вновь и вновь слетающих с уст. Слишком уж похож нынешний сценарий на предыдущий: повторяется да сильно отличается, словно автор достал вырванный лист черновика и приложил его сохранившийся кусочек к повествованию.

К настоящему возвращает встречный вопрос, нет, облачение боли, что тянется за Иваном несколько зим. Пойманный в ловушку, царевич лишь приоткрывает рот, но почти сразу поджимает губы, возвращая силу своим пальцам на шее Бессмертного.

— Я помню достаточно, — цедит он сквозь зубы, практически сразу перехватывая одну из рук Кощея, что легла на его талию.

Отвлекаясь на неподобающие прикосновения, царевич вновь сбивается с пути, забывая на мгновение о преследующих его вопросах. Руки, теплые, не причиняют боли, но с губ Ивана все равно слетает шумный выдох, такой же холодный, как и ощущение, пробравшее его тело до напряженных мышц, подбирающееся к костям. Порезы, оставленные острыми ногтями русалок, и пальцы лича, что могут подобраться к ребрам и раскрыть их, снова тянут Ивана в мутный омут, в который он ни при каких обстоятельствах не хочет окунаться вновь. Слабость, что льется по телу, замирает, точно царевич приказывает ей, самому себе, не терять голову, пока Кощей находится так близко к нему. Он и только он провоцирует вспоминать страницы, вырванные из памяти.

Слова Кощея кажутся неразумными и бессвязными, но положение на кровати подкрепляет иной смысл. Незнакомый, заставляющий мороз бежать по позвоночнику, а взгляд опуститься ниже черных глаз, чтобы до Ивана наконец дошло что имеет в виду Бессмертный. Вздрогнув всем телом, царевич хмурится да не знает куда деть свой взгляд. Кощей, вальяжно откинувшись на подушки, смотрит на него снизу-вверх, позволяя Ивану смотреть на него сверху-вниз. Руки его, так и не унимающиеся от прикосновений, блуждают по талии. Но смех и безучастный взгляд лича, все эти странные слова и вопросы, перемешанные разговоры, словно карты в растасованной колоде, только сильнее путают царевича.

Иван отнимает руки от Кощея, освобождая его горло и запястье.

— От тебя. — Через время отвечает царевич, так и не добравшись до провала в памяти. — Я защищаюсь от тебя. — Взгляд его становится немигающим, словно он все еще находится в глубинах своего разума в поисках потерянного кусочка; остекленевшие глаза едва двигаются, но в них не отражаются ни пробивающиеся сквозь занавески солнечные лучи, ни властвующий над ним Кощей. — Когда ты близко, тело не слушается, словно противится, требует бежать. И твои касания. Точно знаю, что навредят на потеху тебе. — Иван, как уже говорил ранее, помнит достаточно, но не это. Сам не зная, как объяснить себе предчувствие, злое и гнетущее, продолжает ему верить, боясь отвернуться от внутреннего голоса, что пробивается сквозь забытие. — Ты и глазом не моргнешь, бровью не поведешь. Только рассмеешься, если тело мое достаточно настрадается да сгинет с глаз твоих долой.

И Иван знает, что никуда не денется от этого. Кощей не отпустит ни его, ни Марью по своей воле или скуке. Найдет применение царевичам, заставит их подчиняться и не дай свет вся судьба брата и сестры обовьется вокруг этой комнаты, спрячется за газовым балдахином, что не колышется от ветра. От одной лишь мысли становится так туго, что копье позади, скользящее длинной тенью по изголовью кровати, кажется Ивану лучшим другом. Но не когда где-то в похожей спальне страдает старшая сестра, по которой переживает вся царская семья.