Всегда тиха и неподвижна. Прозрачный взгляд устремлен в даль. Воет ли ветер, плачет ли дождь, сияет ли солнце, она равнодушна и кротка покоем. Не доставляет проблем персоналу больницы. Тихая и незаметная тень в хаосе разрушенных умов.
Ее инвалидное кресло по просьбе инспектора Вараса каждый день ставят к окну. Сидя в нем, укутанная в тонкую пуховую шаль, она может наблюдать рассветы и закаты, небесные переливы и полет быстрокрылых птиц.
Больница "Уилфорд" находится на окраине города, окруженная не домами, а рощей благородных лип и кленов. Шум городским огней и высокие стены не закрывают природы.
Она всегда любила яркие всполохи и пастельные мазки уединенной, естественной натуры. Но по ее отрешенному лицу сложно понять, видит ли их сейчас, нужны ли ей картины, нарисованные не человеком, но лучшим художником всех времен и миров.
Медсестры не докучают ей своим навязчивым вниманием. Она не нуждается ни в воде, ни в пище. Лишь иногда заботливые руки поправят шаль или возьмут гребень, чтобы расчесать прекрасное море русых волос с белыми ниточками раннего серебра.
Нечастого гостя, появляющегося на пороге палаты, она встречает так же равнодушно, как смотрит на рассвет. Переползающие с его плеч красные змеи не вызывают ни трепета, ни радости. Они обнимают ее огненными кольцами, пока гость стоит перед креслом на коленях и прячет лицо в ее холодном запахе сложенных неподвижных рук.
Каждый раз он ждет, что ее пальцы ласково поглядят рыжее пламя его длинных волос. С губ сорвется приветствие на чужом для города языке. Но ему достается лишь тишина. Каждая встреча заканчивает там, где ставит точку дописавший сказку автор.
На эту встречу Амадей приехал раньше, не дожидаясь приятного вечернего сумрака. По правилам "Уилфорда" посетители общаются с пациентами в специально отведенного для этого комнате под бдительным надзором медиков и охранников. Но для инспектора было сделано исключение. Его допускали в палату и не беспокоили все время, пока он находился там.
Единственные сказки среди людей. Вдали от суеты и созданного Сказочником безумия громкой жизни.
Она могла находиться под опекой Центра Адаптации. Но Амадей спрятал ее в тени вековых кленов, как страшный секрет, как постыдную тайну... Как свою вину.
Переступая порог палаты, он ненавидел себя. Сгорал в змеиных кольцах и не мог умереть. Тела сказочных воплощений нерушимы, но не то, что у них внутри. Их души могут разбиваться, ломаться, превращаться в пепел. Возможно, это единственный случай, не вошедший ни в одну статистику. Амадей не знал и не хотел этого знать.
Его высокая тень прогнала свет и накрыла сидящую в кресле женщину.
- Здравствуй, Аксинья.
Когда инспектор обращается к ней, его обычно лишенный эмоций голос наполняется мягкостью и любовью. Ответа не будет, но он готов ждать его целую вечность.
Ее безвольные руки оказываются в его - страшных, покрытых чешуей и неестественно костистых.
- Устала сидеть в четырех стенах? Погуляем на улице?
Айтварас обходит кресло и берется за ручки. Лечебница заняла старое здание отеля. Оборудована пандусами и скатами, но все еще полна препятствий на пути колес. Огненный змей перенесет через каждое свою драгоценную ношу.
На улице ветрено, поэтому он укутывает Аксинью в шерстяное пальто. Не зовя медсестер, терпеливо ее одевает и вывозит к дышащей свежим, чистым воздухом роще. Первая трава уже пробивается к солнцу. На деревьях набухли почки. Пахнет весной.
Прогулочная дорожка ведет к небольшому пруду с карпами. Их разводил еще первый хозяин отеля, давший свою фамилию названию лечебницы. По пути Амадей разговаривает с Аксиньей. Она молчит. Ветер раскачивает верхушки деревьев.

Отредактировано Aitvaras (05.07.2025 07:15:58)

Дорожка не дотягивается до берега и обрывается, переходя в земельный ковер. Колесам коляски здесь пройти сложнее. Почва уже подсохла после растаявшего снега. Но приходится прикладывать усилия, чтобы подвести Аксинью ближе к воде.
Совсем недавно на пруду еще оставались белесые тарелки последнего льда - застывшие прощальные слезы зимы. Солнце прошедшей недели освободило искусственный водоем из объятий холода. Подняло к поверхности первые листья и стрелки водяных растений и темные пятна перезимовавшей тины. Рыба еще не играет, сонная с началом весны. И все-таки карпы могут соблазниться угощением и подплыть к берегу.
Инспектор останавливает инвалидную коляску у старых мостков. В прошлом, когда дерево еще имело светлые оттенки и было крепко и надежно, постояльцам отеля предлагались прогулки на лодках. Одна из них все еще лежит под пирсом, опрокинутая пробитым днищем вверх. Заросшая мхом, прячется в желтых зарослях прошлогодней травы. Напоминание о беззаботных днях и атмосфере легкой влюбленности давно ушедших людей. О чем они разговаривали, о каких шептались секретах под мерный плеск весел, помнит один лишь ветер.
Мостки скрипят. Прогнившие доски не велят пробовать наступать на них, безмерно устав от жизни. Пройдет еще сезон, другой, и пирс обрушится, забирая с собой последние воспоминания.
- Тебе не холодно? - Амадей наклоняется к Аксинье, проверяет тепло ее безучастных рук и накрывает их шалью плотнее.
Она равнодушно смотрит сквозь него. Так падает дневной свет, но кажется, будто женщина разглядывает спокойную водную гладь.
В желании заметить хотя бы отголоски жизни инспектор заблуждается насчет движения бледных губ. Понимает, что то всего лишь тень от воротника пальто, но не хочет отпускать надежду.
"Она сгорела. Ты сам сжег ее. Надежды больше нет", - в шуме еще не одетых в листву ветвей слышится пепельный шорох. Амадей не слушает его.
Красный тайпан скользит чешуей по рукаву плаща и ныряет головой в глубокий карман. Поднимается, трепеща перепонками крыльев. Кладет на раскрытую ладонь айтвараса пакет с зернами кукурузы. Инспектор развязывает когтями плотный узел.
Желтые зернышки сладко пахнут и ярко блестят.
- Помнишь, как в наше полночное купание тебя напугал сом? - на вопрос тоже не будет ответа.
Он потерялся не здесь, где-то в сказке. Когда огненный змий принял облик погибшего супруга Аксиньи и манил ее к озеру рядами красных бус. Она не взяла их. Но до утра теплая озерная вода плескалась и пенилась поднятым со дна песком. Мужчина и женщина разгоняли ночную тишь, окружившую спящее село. Пока не разбудили прикорнувшего под корягой сома.
Сначала испуганный вскрик, а следом заливистый смех Аксиньи звучали громче шороха пепла. Но все заканчивалось лишь тишиной.
Инспектор бросил целую горсть кукурузы в пруд. Тонувшие зерна через преломление водной кромки казались похожими на бусины, упавшие с разорванной нити. Они должны были привлечь ленивых карпов, как самая вкусная для них приманка.
Вторая змея Амадея вскинула голову и свернулась в упругую пружину, почуяв перемены. К пруду неслась белая четвероногая торпеда. Узнав бультерьера, тайпан расслабил кольца. Уединение прервалось горячим собачьим дыханием, настойчиво тыкающимся в руки инспектора.
Он недоволен. Хмурит тонкие темно-рыжие стрелы бровей на обычно беспристрастном лице, но гладит машущую хвостом Шарк по крутому лбу.
- Линда, - Амадей может не оборачиваться. - Что ты здесь делаешь?
Его змеи видят приближающуюся со стороны лечебницы хозяйку собаки. Наследие сказочной памяти чувствует запах стали. Для Вараса металл всегда сопровождает чудо-меч Кладенец. Он ощущает его вкус на раздвоенном языке. Не дают забыть поцелуи, которыми оба осыпают и ранят в моменты редких встреч.
Этого не должно было произойти. Но, возможно, предписано случиться сегодня.

Отредактировано Aitvaras (23.07.2025 00:58:02)

Сила стремления, сила движения. Сталь разрезала воздух, как прозрачный тонкий фатин. Она - не женщина в простом понимании. Облаченная в тепло человеческого тела победа. Огненный аспид бессилен перед ней, и сдается, окунаясь в утверждение горячей жизни. Амадей нахмурен, но его страшные руки так же мимоходом, не делая акцент, ласкают Кладенец. Ее поцелуй ощущается острием меча на шее.
Он умирал от усекновения головы сотни раз. И сотни раз возрождался, потому что в сказке, пока ее помнят люди, время для персонажей закольцовано уроборосом. Судьбы повторяются снова и снова по бесконечному кругу. Нет ничего удивительного в том, что, выйдя за границы написанного, Судьба раскрыла накопленное внутри горе для всех живых и придуманных душ. Она очень щедра, как любой заботливый родитель.
Без начала и без конца. Умирая первые разы, айтварас запоминал чувство смерти, вселяющий страх яд разложения. Кладенец всегда была рядом, принося его и даря быстрым болезненным на краткий миг поцелуем.
Раз за разом голова ужасной змеи падала на землю, яд с клыков кипел в пыли, глаза прожигало внутреннее пламя. И чувство смерти и боли стало привычным. Аспид привык к нему так же, как к близости безжалостного оружия.
Но Кладенец режется о его чешую. Все должно быть наоборот. Лезвие меча пройдет через рубины кровавых чешуек.
- Прости, - Амадей извиняется, хотя знает, его извинения не нужны Линде.
Тайпаны пьют запах крови из свежего воздуха. Новый странный мир, в котором чудовище может поранить вострый меч, цветет и насыщен весной.
Из глубин пруда выплывают карпы. Толстые спины блестят в редких лучах солнца, пробивающихся из-за облаков. Плеск воды так же ленив, как движения недавно проснувшейся рыбы.
- Аксинья, - инспектор отвечает не по форме, называя имя из той вариации своей сказки, в которой никогда не появлялся герой с зачарованным мечом.
- Когда-то давным-давно она узнала в вернувшемся с войны муже самозванца и изгнала его без оружия и боя. Аксинья была вдовой, ее супруг погиб в сражении. Сила ее любви отвергла кончину и вернула его с того света. Но ради жизни любимого Аксинья отдала молодость, став седой старухой и умерев той же весной.
Амадей смотрит на женщину в кресле и сидящую перед ней на корточках Линду, по его взгляду сложно что-то понять. Воспоминания, вернувшиеся до прихода Кладенец в золотом блеске кукурузных зерен, снова подернуло пеленой.
Он подходит к инвалидному креслу со спины и поправляет сбившуюся из-за усиливающегося ветра шаль. Весна в сказке и весна наяву, как отражение в воде. Но непонятно, где какое. Правда и вымысел поменялись местами. Карпы не обращают внимания на лай бультерьерши. Мясистыми нежными губами ловят зерна - бусины ожерелья.
Когда Аксинья узнала в являющемся к ней по ночам суженом айтвараса, порвала его дорогие подарки, и порванные бусы катились по дощатому полу избы.
Инспектор наклонился к женщине, пристально всматриваясь в ее красивое, умиротворенное лицо. Но ничто не пробуждало сознание от безграничного покоя.
- Ее сожгли, - голос Амадея не только равнодушный и холодный по долгу службы, не только мягкий, обращенный к тем, кто ему дорог, в нем змеиная злость и сдерживаемая боль.
- Выжгли душу. Уничтожили. Осталось только тело, - он сжимает руку, когти пробивают пакет с зерном.
Инспектор высыпает все, что на ладони, в пруд. Кукурузинки с силой и выпущенной ненавистью дробят водную гладь. Бесполезно. Что бы он ни делал, ничего не может вернуть Аксинью. Глупо со стороны Амадея надеяться, что карпы разбудят ее личность, ставшую пеплом...
Пеплом.
С того самого дня, как заглянул в свою судьбу, инспектор чувствует его на раздвоенном языке. В моменты обострения вкус сильнее. Пепел забивает грудь, из которой навстречу бренному миру ползет, поднимается пламя Аспида. Только сталь победы может его остановить. Пронзенный мечом, забывает торжество обугленной плоти. Раз за разом. Сражению нет конца.
"Как же я устал."

Отредактировано Aitvaras (02.09.2025 23:59:17)

Море пепла и остров огненных слез. Серый прекрасно перехватывает красные оттенки. Горит вместе с ними, уже сгоревший и мертвый.
Амадей отвернулся от пруда, в котором карпы устроили гонки за кукурузными зернами. Большое количество приманки разбудило сонных обитателей темной воды. Рабы желудков, некому смотреть на представление бурлящих волн и подымающихся гладких спин. Собака и та вернулась к Линде.
Ее лицо менялось вместе с первым вопросом. Инспектор тянул с ответом и добровольно погружался в чары анатомии смерти.
"В этом Фауст был прав, в скульптуре костей особенная красота, правдивая и не испорченная красками." - тот день многое изменил, Варас все чаще соглашался с пепельным голосом Лихо.
Но в самом важном, в превосходстве несчастья над счастьем, согласиться не мог.
- Нет, - он подставил некрасивое, худое лицо ветру, думая о том, насколько же великолепна неудержимая сила Кладенец, идущая бок о бок с концом всего начала, и насколько она бесполезна из-за навязанного Сценария возрождения.
- Думаю, он был в этом мире всегда.
Уносимый прохладой ранней весны гнев постепенно утихал. Рука Линды, ставшая мечом, так притягательно блестела на солнце... Амадей подставил бы ей шею, если бы это хоть что-то меняло. Снова почувствовать, как расступаются иссеченные металлом связки и кости, это ли не счастливый конец сказки про Огненного Аспида, испившего девичьи силы до дна?
Но история не завершится. Змея выползет из тени в любом месте проклятого судьбой города. А жертва ползучего пламени никогда не оживет. Сценарий соблюден, ее тело, сожжённое дочерна, полностью цело. Кто бы ответил, как вернуть душу?
- Аксинья несколько раз проходила через перерождение, - голос звучал, как чужой, потому что Амадей ненавидел себя за то, что не мог сказать.
"Я не хотел для нее боли. Но я убивал ее. Расчесывал русые волосы. Укладывал спать в кровать, обязательно поправляя подушку и одеяло. Я делал ей инъекцию, останавливающую дыхание и сердце. Закрывал своей рукой веки и сидел рядом, пока не слышал последний вдох. Брал служебную машину и ехал через весь город. Аксинью не нужно было искать. Она всегда обретала воплощение там, где все произошло в тот день - в ее маленькой квартире. Часто, когда я приезжал туда, она уже сидела на стуле и смотрела в окно невидящим взглядом. Такая же неподвижная, как сейчас."
- Ничего не помогло.
Рисунок на лице громадной рыжей женщины проявился в полную силу. От нее исходило свечение неподдельной мощи и решимость сделать этот мир лучше одним рассечением не знающего поражения клинка.
Она прекрасна! Амадей замолчал из-за того, что хотел подольше задержать мгновение. После его признания их отношения уже никогда не станут прежними. Он любил Линду. Не так, как Аксинью, но своей необычной и непонятной для многих, узнай они про их отношения, страстью.
- Отдаешь монстру то, чего он не заслуживает, - раздвоенный язык мешал произносить слова, привнося в речь слишком много змеиного шипения.
Аспид из пламени в груди инспектора начал волноваться. Кошмар, пробужденный Фаустом, уже хорошо знал прикосновение стали, которое его усмиряло. Это условие сделки. Фальшивые документы для Кладенец на имя Волшебного Клубочка за регулярно пронзенное солнечное сплетение. Змея внутри помнит нестерпимую боль и не желает испытывать ее снова, не взирая на то, что Амадей осознанно пойдет на нее.
Страдания не самое страшное. Самое страшное - это потеря. Из-за правды айтварас потеряет Линду навсегда. Но и промолчать, обмануть ее он не мог.
Неприятно вытянутая, сухая рука чудовища нежно погладила меч и остановилась на нем, не смотря на режущие кромки и выступившую на пальцах кровь. Возможно, на прощание или на прощение.
- Сволочь и скотина - это я. Я сжег Аксинью и не нашел в себе мужества сдаться хранителям и отдать ее сотрудникам Центра. Спрятал ее тут, среди людей, надеясь вернуть. Но время идет, а нам остается только слушать ветер, - в тени полей шляпы единственный глаз Амадея горел оранжевым, уходящим к закату. Вертикальный зрачок почти человеческой формы. Печалью подернуто каждое слово.

Отредактировано Aitvaras (08.09.2025 00:09:06)

Капли змеиной крови на лезвии меча долетали до земли и обращались оранжевым огнем. Они гасли. Но перед тем, как исчезнуть, оставляли яркие вспышки. Каждая - незаживающий рубец на коже, углубляющийся все дальше и дальше до черной обугленной дыры. Пока добровольные и слишком слабые, не задерживающиеся в этом мире, пропалинами ложащиеся на влажную землю.
На рывок Линды Амадей опустил руку. Все так, как он опасался. Доверие между монстром и разящим оружием сгорает и превращается в серые хлопья золы.
Кромка лезвия Кладенец безумно остра. Режет плотный ворот плаща, как бумагу, утыкается в шею. Тихо звенит чешуя. Амадей не сопротивляется, не отходит в сторону, подставляя горло.
- Это произошло в первый день, когда я заглянул в Бездну. Тогда еще не знал, что Он пробудил во мне. Я пришел к Аксинье и принес с собой пламя. Отдал ее душу разрушению, не желая того, - инспектор отвечает и переводит взгляд к сидящей у пруда женщине.
События того дня далеки и пропахли пожаром. Душным и приторно-сладким запахом сгорающей плоти. Черными язвами стремительно исчезающей в огне одежды. Скипающимися в единую массу прямо на голове в ярко-алой короне жарких языков волос. Лопающаяся кожа срасталась с лоскутами ткани и выпускала воду жизни. Громкий и полный боли пронзительный крик был последним звуком, что издали любимые губы. Отныне они молчали. Но страшнее всего было смотреть в глаза Аксиньи. Ясные, непонимающие, ждущие помощи. Она протягивала к Айтварасу руки и глядела на него, пока кольца пламенного Аспида не заслонили ее перед разверзнувшейся пастью змеи.
Он пытался спасти Аксинью. Сбить пламя, потушить его, забрать себе и сгореть вместо нее. Но судьба насмехалась над бесполезностью каждой попытки и не принимала самопожертвования. Амадей ничего не смог. Рок оставил ему только обгоревшее тело в черной, осыпающейся пеплом комнате, которое он баюкал на своих уродливых руках до блаженного поцелуя распада. Проклятого бессмертия, так и не вернувшего Аксинью из небытия. До ее воплощения Амадей жил надеждой. Сценарий возродил тело. Выплюнул со страниц казачьей сказки без следа пламенного прикосновения снаружи и лишь с углями внутри.
- Сейчас я могу контролировать пламя и живу с этим уже несколько лет. Больше никто не пострадает, - холодная уверенность сквозить меж тонких губ раздвоенным змеиным языком.
Вокруг инспектора встают прозрачные всполохи огня, занавеси на сцене пораженного чудовища.
- Я тоже так считал, что душа сказки подвластна только Сказочнику. Я ошибался. И ты ошибаешься вместе со мной, - Амадей отступает.
Острый меч уже несколько раз мог срубить змее голову. Но он режет деревья, огонь и воздух. Становится жарко и трудно дышать, хотя ветер северный и холодный.
Выбор сдаться без боя. Кладенец наступает. Айтварас отходит назад. Танец жизни и смерти еще никогда не был так печален.
- Ты считаешь, я не задумывался над тем, что Аксинья страдает? Каждый раз, вгоняя ей иглу шприца под кожу, я снова возвращаюсь назад и сгораю вместе с ней. Центр ничем ей не поможет, - Амадей уклоняется от сильного удара Линды и отдает ей в жертву упавшую с головы шляпу. Рассеченная надвое она падает на землю. Тайпаны, срощенные с телом Айтвараса, шипят и сворачиваются в узлы.
- Центр выпустил Его на волю. Центр дал Ему полную свободу, как любой другой сказке. Кладенец, скажи мне, есть ли лекарство от судьбы? Если бы Сказочник не пропал, я бы спросил у него,
"Лично. Не давая уйти от ответа".
Настоящее имя Линды не звучало очень давно. С новым поворотом назад инспектор взывает к ней, а не к личностям, что они придумали для жизни среди людей. Сказки - не люди, и пора это признать в танце огня и стали.
- Я не могу вернуть Аксинье душу, но хотя бы дарю ей покой. Может, именно счастливые мгновения прошлого помогут ей найти дорогу из пропасти.
Рядом падает дерево. Ветви трещат и ломаются, предупреждая, что подлесок у пруда кончается, и за спиной инспектора высятся уже столетние стволы.
Приходится встать на месте, Амадею больше некуда уклоняться от рубящих атак. Рядом возбужденно лает собака. Рвясь вперед, она не замечает даже огня, в этом особенность бесстрашия бойцовых терьеров.
- Я не заражен. Милая, это моя настоящая суть, - говорит Айтварас и за ним повторяет Аспид, живущий у него в груди.
Бушующее прозрачное пламя гаснет, медленно уходит в соль земли. Инспектор склоняет голову перед занесенным клинком. В глазах Кладенец белые черепа, неразрывная связь между миром живых и мертвых. Люди странные. Они по-настоящему боялись олицетворения смерти, персонажа легенд, когда-то создавшего магический меч из яви и нави, но отводили огненному змею только роль любовной тоски, забывая про пламя.
Даже призрачное, оно больше не причинит боли. Не коснется и белой шерсти Шарк. Инспектор вскидывает руку, чтобы схватить кидающегося бультерьера за ошейник. Но тайпаны его опережают. Две большие красно-кирпичные ленты вонзают смертоносные зубы в твердь собачьих мышц. Преданность скована оплетающими ее телами ядовитых тварей. По лесу разносится отчаянный скулеж.