Тавра стояла за стойкой, как всегда, будто вросла в это место, стала его неотъемлемой частью. Левой рукой подцепила очередной бокал, правой провела по стеклу махровой тканью, не отрывая взгляда от потолка. Полупрозрачное витражное окно под потолком заливало зал рассеянным светом: красные, золотистые и синие отблески преломлялись на столах и креслах, ползли по стойке и разливались по полу, создавая иллюзию движения даже в полной неподвижности.

Проигрыватель в углу тихо бубнил джаз, старую пластинку время от времени подёргивало на царапине. Музыка звучала, будто прямиком из подземелья, с хрипотцой и щемящей теплотой, создающим то неповторимое чувство уюта, которым полно это место. В баре всё было выверено до мелочей: кожаные диваны, покосившиеся от времени столы, решётчатые окна, за которыми угадывался ночной город, будто вырезанный из картона. На полу старый кафель, местами сколотый, местами затёртый до каменного основания. Это место сохранило свою первозданную историю благодаря трепетному отношению Тавры. Она неохотно принимала перемены, не позволяя современному городу проглотить бар и превратить его в очередной безликий угол. Скрытый от глаз, бар хранил в себе покой, который мегаполис так и не смог разрушить.

Тавра не торопилась. Ритуал был важен. Каждое движение ладоней по стеклу, каждый тонкий звук влажного поскрипывания ткани. Пальцы Тав скользили по поверхности, выучено, девушке было необязательно отслеживать каждое движение. Чувствовался многолетний опыт и полнейшее погружение в процесс.

Как вдруг прозвучал уже знакомый скрип. Половицы у входа отозвались неохотно, с лёгким протестом, как если бы бар сам решал, пускать ли того, кто стоит за дверью. Но та, наконец, поддалась, и в уютный полумрак «Тихого Омута» вошёл мужчина. Высокий, широкоплечий, с длинным плащом, подол которого чуть зацепил грязь у порога. На нём была тёмная, странного кроя одежда, будто сошедшая с театральной сцены или вытащенная из давно забытого сундука. Шляпа, сдвинутая на бок, отбрасывала тень на лицо, но даже она не скрыла странной ухмылки и пронизывающего взгляда. В этом человеке было что-то старомодное, не по стилю, а что-то в глубине, в самой сути гостя.

Он остановился на пороге, недоверчиво прислушивался. Джаз чуть усилился, сменилась композиция на более живую, как будто само помещение настроилось на нового гостя, считав его настроение. Тавра же не сказала ни слова, лишь отложила бокал и взяла следующий. В этом месте разговор начинался не с приветствия. А с тишины, немого знакомства, обменом оценивающих взглядов. Бармен молча изучала путника, знала, что он нашёл это место не просто так. Оставалось загадкой, что именно послужило ориентиром.

Гость был настолько высокий, что даже пригнувшись у двери, всё равно будто едва помещался в это пространство. Плащ тянул за ним тонкую линию влаги, а широкополая шляпа с каплями дождя нашла своё место рядом со своим хозяином. Тавра без слов отметила несоответствие его внешнего вида привычному лоску мегаполиса: слишком много деталей, слишком старомодно, но, по скромному мнению Тав, этот образ идеально подходил этому человеку. Длинные волосы и столь вызывающий образ подошёл бы не каждому, но ему он шёл, будто был не просто стилем, а продолжением характера драгоценного гостя.

Бармен же не сразу ответила на просьбу. Её ладонь медленно провела по древесине стойки то ли вытирая лишнее, то ли просто выполняя машинальное движение. В этот момент она уловила то, что всегда ускользает от взгляда: напряжение в пальцах мужчины, лёгкую усталость, спрятанную за полуулыбкой, взгляд, в котором было больше, чем мужчина хотел показать. Короткого поднятия глаз оказалось достаточно, чтобы понять – ему есть, что скрывать, и он имел право на эту тайну.

— У нас есть горячий сидр, — наконец произнесла она, не повышая слегка хриплого голоса. В этот момент бармен подошла к раковине, тщательно смывая с пальцев пыль и следы полировки. Совсем скоро после этого на руки лягут тонкие перчатки. Это был привычный ритуал перед обслуживанием гостей. Бармен чётко соблюдала правила и не позволяла себе пренебрегать даже самыми мелкими санитарными нормами. Для неё это было делом принципа, частью уважения к месту и тем, кто в него заглядывал.

— Пряный, с корицей, мускатом и гвоздикой, — Работница тем временем повернулась к мужчине спиной и потянулась за тяжёлой керамической кружкой, потемневшей от времени. Выбрала девушка самую надёжную и крепкую, без трещин, чтобы горячий напиток не расколол её.

— Сегодняшним ветрам - самое то, — добавила она всё также беспристрастно, но в то же время вежливо, без толики раздражения и усталости. Она в целом не отличалась раздражительностью или конфликтностью. Была чуть ли не идеальным работником, но был у неё один недостаток, и крылся он в её неспособности скрывать злость. Даже самая крепкая стена даёт трещину, и Тав не была исключением.

— Будете? — сдержанно, но доброжелательно поинтересовалась она у гостя, готовясь приступить к приготовлению зимнего напитка. К слову – одного из самых её любимых.

А ещё Тавре нравилась её работа. В этих стенах она чувствовала себя не просто барменом, а хранителем исповедей и чужих секретов. Ей были близки истории тех, кто приходил сюда не ради выпивки, а ради передышки. Больше всего она ценила моменты, когда собеседник незаметно сбрасывал маску, позволяя себе быть настоящим.

«Тихий Омут» не терпел фальши и предрассудков, это место будто само выжимало правду из воздуха, создавая пространство, в котором можно было говорить о наболевшем, не опасаясь осуждения. Здесь каждый имел право быть собой. И это право Тавра оберегала.