Письмо о том, что необходимо отметиться в Центре, пришло с курьером буквально спустя пару дней после очередной его развесёлой ночной вылазки, отчего закрадывались в голову подозрения, что за ним следят. Или более того – уже всё выследили, вызнали, и осталось лишь сознаться в содеянных преступлениях.
«Ага, тысячу и один раз», — усмехнулся про себя Змей, покачивая распечатанной бумажкой, в которой между строк была не просьба «явиться», но, считай, приказ, носящий крайне рекомендательный характер.
«Этого не может быть, потому что в таком случае разговоры были бы иными», — продолжил убеждать себя дракон, раздражённо скомкав письмо и выкинув клочок бумаги в мусорку.
Ночные приключения ни к чему толковому не привели, разве что разогнали застоявшуюся кровь, да взбудоражили всех тех, кто обитал внутри него, то есть по сути своей его самого. «Как не крути, как не поворачивай», а пустая вылазка вызывала недовольство. Письмо из Центра недовольство превратило в черную тучу, затянувшую собой весь небесный свод, выгнавшее всё добродушие к такой-то матери за сотню вёрст и дорог.
Боялся ли Горыныч Центра?
Конечно же нет.
Ну... ладно, может, так. Чуток.
Слегка опасался.
...Но и какой-то вины или её подобия за свои делишки, тёмные и ещё темнее, дракон не чувствовал. Более того, он гордился достижениями по самоконтролю в последнее время, даром что образ жизни его мало походил на «обычный человеческий», к которому все сказочные, по неизвестным Змею причинам, будто бы обязаны были стремиться или хотя бы должны делать вид. Предполагалось ли подобное действо по умолчанию или дракон сам к такому выводу пришел – черт его знает, Змей вряд ли смог бы внятно объяснить, спроси его кто напрямую. Тем более, что сам этот вид и все «наблюдения со стороны», «как надлежит» Горыныч в жизнь претворял – в этом он тоже считал себя успешным. Даже налоги платил исправно, хоть это его бесило больше прочего. Змея в принципе вряд ли можно было в чем-либо упрекнуть, кроме, разве что, злоупотребления веществами.
Так вещества ему и в Центре выдавали какое-то время, если вспомнить. Для стабильности.
Когда он был совсем «зеленый».
Правда, вещества явно были не те, которыми он пользовался сейчас, но какая, к ящеру, разница?
Эффект был плюс-минус схожим. Они затихали – это было главным. Это было правильным в отношении него самого.
…На пути к Центру вспомнилось самое начало. Как он обжигался об «правила» и «границы» текущего мира, как приходилось усмирять свои замашки и прекращать скалить клыки по поводу и без. Он – Змей – был разумным созданием, но всё его призвание и суть вступали в конфликтное противодействие местным основам. И это если не считаться с тем, как ему в этом Здесь подрезали и крылья, и возможности, и вольную жизнь, лишенную общедоступных «человечьих» благ, но отзывающуюся теплом в драконьем нутре.
Центр встретил его вялотекущей суетой, жужжанием голосов, мельтешением тел разных расцветок и размеров. Змей среди этого цветного практически не выделялся, только хвостом покачивал раздраженно, да крыльями подергивал, когда его кто-то задевал.
Нужный кабинет он нашел быстро, по памяти. Сверился с наручными часами, убеждаясь, что не опаздывает и не пришел слишком рано, подождал еще минуту для ровного счёта и в точнейшие ноль-ноль минут толкнул дверь когтистой дланью, заходя внутрь.
«О, а ведь мы это знаем», — тут же подсказали из темноты.
«Да, встречались пару раз».
«Раздражающий тип», — ощущения переплелись с памятью, подкинув пару картинок из не такого уж далекого прошлого.
— Вечер, — то ли поздоровался, то ли обозначил Змей, отмирая у порога и проходя вглубь кабинета местного душедёра.

Если золото испытывается огнём, то драконье терпение – вздрагивающей от недостатка гибкости силой воли. Сказочный душедёр подошел ближе; дракон наклонил голову и, не дожидаясь окончания фразы, раздражённо-неприязненно дёрнув крыльями, прошел вперёд, чуть задев мужчину плечом. Кресло для Змея было неудобным, неприятным. Кабинет – маленьким и чужим. Может, ему это все сейчас таковым виделось лишь от влияния ситуации, поскольку собственный кабинет – в лавке – был, вероятно, примерно таких же размеров, если не меньше, будучи заставленным кучей вещиц разного толка и необходимости, и уж каким-каким, но крохотным и сжимающимся стенами в кольцо вокруг не казался точно.

Дышалось тут тоже тяжело. Тяжелее, чем снаружи. Воздух словно сковывал органы, царапал горло и легкие; Горыныч поморщился и оттянул ворот – немного нервно.

Нервозность сквозила во всем нем – это, наверное, было заметно. Она и раздражительность вкупе – рука об руку, сокровенная парочка.

— С чего бы вы могли растеряться, если у меня назначено, — проворчал он пока еще не громко, скорее так – ворчливо. Замечание его смутило. Вынудило еще раз бросить взгляд на часы, дернуть бровью – нет, всё верно, как и положено. Не у него проблемы с памятью. У него лишь с головой беда.
Это абсолютно разные вещи.

— Или вас не предупредили? – ещё один вариант – шутка-насмешка – и взгляд на Зеркало: прямой, холодный, цепкий, словно изогнутый кинжал, в крови закаленный. Губы чуть заметно дрогнули, намекая на ухмылку.

Напоминание причины явления в Центр заставляет нервы натянуться струнами и вся спесь, вся только –только налипшая было расслабленность вновь слетает, скатываясь в новую дозу неприязни. Горыныч ловит себя на мысли о том, что его не просто дёргает или драконит факт своего нахождения здесь и сейчас, его бы порадовало взять этого… и мордой в стену, просто потому что. Выместить накопившееся.

Но нельзя, нельзя. Как собаке – фу. Не трожь. Плюнь. Дрянь.
Змей облизывает пересыхающие губы.

— У вас есть вода? – в ответ на вопрос и тут же – смилостивившись – дать пояснение:
— Мир людей прекрасен. Здесь хотя бы не надо следовать написанному чьей-то рукой сюжету и помирать раз за разом от руки того, кого после будут восхвалять в веках.

Пауза.

Взгляд его мёрзнет, каменеет.
Слова рыжего ублюдыша доходят точно через каменную вату. С задержкой.
Хвост чиркает по полу, оставляя след – тонкий разрез. Дракон расслабляется, вытягивает ноги-лапы; он пришел без обуви, в ней ходить порою запарно, мешает и неудобно. Подушечки пальцев позволяют ходить по асфальту мягко, неслышимо, а твердая кожа и шерсть между – смягчают грубость внешнего мира. По битому стеклу, конечно, не стоит бегать, но в случае чего – не страшно. Да и порезаться тоже не опасно. Всякие человеческие болезни сказочным не страшны… кажется?
Горыныч в любом случае об этом думать не будет. Сейчас он только потягивается, щурясь в стенку.

И думает, пытаясь поймать мысли, разбежавшиеся во все стороны.

Вот же твари. Когда не надо – отбою от них нет. А надо – не дождешься. Тишь да гладь.

«Не виноватые мы», — Змей вздыхает, втягивает воздух внутрь.

Облизывается.

Ему ничего не предъявили. Будь доказано – уже лежал бы мордой в стол… хотя с его способностями – может, опасаются?

Так ведь и власть сменить легко.

Будь у него таковое желание.

Змей плавно смещает взгляд обратно на психолога.

Улыбается фальшиво.

— По себе судите? Как неожиданно, – тянет. Надо же, он ведь прямым текстом заявляет, напрямую, считай. Но здесь, кажется, только они вдвоем со Змеем. Неужели совершенно не боится? Хотя чему бояться, правда что.
Сказки ведь бессмертны.

Боль, правда, всё равно никто не отменял.

Хвост изгибается, замирает на мгновение и щелкает, вонзаясь краем в пол. Рассекая.
— Это ведь стандартный вызов, разве нет? – или под него все же что-то да копают. Змей промышляет людоедством давно, но уже не так яро и ярко как прежде. Интересы меняются, сходят на нет, заменяются одно на другое. Вкусы тоже непостоянны – их судить разве ж можно?

— Как чек-ап, нет? – тон его мягок, плавен, как масло в теплую погоду. Взгляд разрезает психолога на части, отсекая конечности одну за другой, по кусочкам, по суставам. От первой фаланги пальца начиная…
«Ты чего добиваешься?» — улыбка показывает звериный оскал. Нервы раскалены, плавятся, застывают под давлением из вне.

— Нет? – веселье охватывает изнутри, разгорается пламенем. Дракон складывает руки на груди, закидывает лапу на лапу и ухмыляется.

Если знает, то странно, что говорит напрямую и без надсмотрщиков от Центра. Змей не удивился бы, если бы на его возможности нашлась своя управа.

«Да и боль никто не отменял», — зрачки его сужаются.

Дракону приходится напоминать себе о том, где он есть – не раз. Собираться в единое целое из хаоса и поддерживать это состояние на более плотном и осмысленном уровне.

И всё же его дёргает.
Из раза в раз.

«Не осуждают они». Добрые, славные, в глаза смотри – овечка, только шкура вниз оттягивается, обнажая иное. Змей не верит в добро или «не осуждение». Он вполне себе отчет дает, что есть в этом мире «правильно» и что «не очень». Он и так знает, что его дела не-пра-во-мер-ны и преисполнены злодейства  высшей степени. Ему, в общем-то, ехало оно болело, что там у кого будет болеть по этому поводу, хотя иногда мысли покоя ему не дают и дёргают сознание, наизнанку выворачивая.

Ему всего мало. Всегда было. Сейчас не исправилось.

«Любопытно им». Змей дергает губой, обозначая свое мнение на сей счет, а сам начинает нервничать по новому кругу, даже если отказывается это так именовать.

Хвост идёт волной, перекатывается, выгибается, оставляя на полу засечки. На лице Змея – иней, стынет холод, играют желваки, проклиная человечью суть.

Драконья морда чувств не выдает.

По зверю не всегда понятно, какие действия будут следующими. Особенно, если зверь бешеный.

Небо отражается в чужих глазах; в голосе – издевка.

Стена все ближе к хребту; хвост выгибается, замедляясь в движении, замирая.

Его не то за нос водят, не то путают намерено, накидывая нить за нитью и кружа вокруг словесно так, что начинает болеть голова, которой и без того не сказать, чтобы было хорошо. Змей морщится. Откидывается на спинку кресла, в котором устроился отнюдь не уютно, и наклоняет голову к плечу, пронизывая артефакт непонимающим взглядом.

— Может, уверен, может – нет. Какая разница? – собираясь и стараясь говорить ровно, плавно, без лишней агрессии – она здесь ни к чему сейчас, отвечает Горыныч, — и в вещах больше толку, чем от среднестатистического человека. Особенно, в таких, как вы, — он все еще предельно вежлив и аккуратен, точнее, старается таковым быть, даже не «тыкнул», хотя страсть как хотелось. Пальцы рук подрагивают; черные когти сцепились друг с другой серпами, будто уже совершили взмах, будто уже давно голову с плеч и привет.

— Праздный интерес? Или для какой-то цели? — Змей фыркнул, всё же не сдержавшись. Вытянутые лапы мелко подрагивают: расслабленности в драконе – стопроцентный ноль.

— Вы мне это для чего говорите? – резко успокаивается Горыныч, словно ныряя в бездну, полную льда с того периода, что предшествовал сказочному существованию, — чтобы, простите, что? Я читал сказки. И с собой, и с другими… персонажами. Более того, — голос его потерял весь окрас, — я ознакомился с рецензиями и это крайне увлекательно. Заставляет задуматься, знаете.

…и я не просил меня сюда переносить.
В этом ничтожном виде – особенно.

Он смотрит на Зеркало, а видит в нём тонущие в крови осколки.
— Я всего лишь преграда, — губы вновь дёргает, пульсирует жилка на виске, стучит, бьется; взгляд странный, в голове – шелестит, словно страницы перелистывают, одна за другой, — воплощение разрушительной силы. Собирательный образ. Вы. От меня. Чего. Хотите? – как же тяжело быть образом, который в хлипком ничтожном теле, которое сломать на счет два можно, и плевать на бессмертие. К чему оно вообще необходимо? Как издевательство.
Пауза.
— Вот скажите, радость моя, вы хотя бы раз умирали? – ласково вдруг спрашивает Горыныч; улыбка его становится приветливее, будто бы вспомнил что-то светлое, радостное, — вам, простите, кишки на кулак накручивали? Ах, да. Невозможно с вещью такое сотворить. Так что поясню так, на слух, без физических уточнений: достаточно неприятные ощущения. А это, кстати, почему-то нигде не прописано, что очень обидно.
Вздох.

Спокойствие.

Змей чувствует себя клубком из алых нитей, которые то разматывают, то скатывают в сферу, уплотняя, чтобы тут же выщипнуть и оттянуть в сторону, то ли стремясь распотрошить, то ли придать иную форму. Внутри словно жидкий азот закипает, кидая его то в одну сторону, то в другую, но снаружи он будто бы нейтрален.

Будто бы не было ничего. И нет той причастности. Обычное обсуждение себя самих, сути своей? Проходили, плавали, можем и поддержать — почему бы и нет. Свести к этому всё в итоге? Вполне подходит.

...Любопытно им, видите ли.
Дракона за хвост дергать — сомнительное любопытство.
Скорее, на провокацию похоже.
Вот только если Змей ей поддастся, то после проблем не оберёшься.

Поэтому — ещё раз выдохнуть да без пламени. Успокоиться — снова наново, без вздрагиваний и дёрганий с ощериванием пасти. Просто собрать себя в лапы и переждать это гнетущее мероприятие.

...так-то, конечно, душедёр красиво говорит, правильно. Жаль, что он ныныче из плоти и крови — так просто не возьмешь, в карман не положишь, на стену не повесишь...
Хотя...

Отредактировано Zmei (14.06.2025 20:34:27)

…повесить на стену было бы забавно. Посмотреть, как головной целитель дёргает своими тонкими ножками, не в силах достигнуть пола. Что он тогда скажет? Как будет смотреть, что делать?.. Интересно.

Сейчас же ответы Зеркала Змею не нравятся. Как и действия его.

Он сам не в порядке.

Но это Змей в полной степени осознает. Все они осознают. И все сейчас притихли, смущённые и недоумевающие, наклоняющие голову к плечу, взирающие на чужие пальцы, опускающие лист за листом в измельчающий прибор, перемалывающий, кажется, не только написанное, не только какие-то там буквы на самом обычном офсетном листе, но и чужие судьбы, занимательные истории.

Им любопытно. Им – тоже. В этом крошечном помещении слишком много душ.

«Если начнет угрожать сейчас» — шепчут со стороны, — «бей в лицо».

«Ничего не поменяется, не поменяется». «Будто бы так и было». Грохочущее рычание изнутри распыляется пульсом от виска к виску. Шелестит бумагами, исчезающими в голодном чреве механизма.

Что это были за бумаги? Имели ли они отношение к Змею? Что это за показательная расправа?

Дракон прикусил губу, задумавшись; отмахнулся от непрошенных подсказок на разный лад, раздраженно дёрнул кончиком хвоста.

Каблучком давили. Ящер внутри сознания переступил с лапы на лапу. Он тоже много кого когда-то давил, не только за сказанное, но и просто потому, что мог. Иной раз потому, что хотел. Это тогда казалось ему безумно забавным занятием. Сейчас… всё стало в разы сложнее.

Горыныч нахмурился, дергая бровью.

— Если дел нет, — этот странный маленький человечек-сказка его немного пугает. Это так и должно быть?

— Я тогда пойду? Или что, — Змей вдруг подумал о том, что Зеркало – врач – он ведь и правда когда-то был только лишь предметом. Почему-то понимание приходит с некоторым запаздыванием, скользит муреной меж каменных обрывков реальности. Но если он был предметом, был вещью, созданной кем-то с какими-то целями, то, возможно, именно поэтому его сейчас так… да даже, верно, правда пугает его поведение и облик. Как хищник не набросится на неизвестный ему предмет, так и Змею хочется то ли приблизиться, чтобы принюхаться к неизвестному, то ли стороной по стеночке обойти как можно скорее?

Однако же сам он тоже хорош. Его бы, по-хорошему, тоже – по стеночке и лишь бы в глаза не видели.

Горыныч поднимает взгляд; прямо и неотвратно смотрит в глаза Зеркала, забывая моргать даже. То всё ближе и ближе, говорит, открывая рот, выпуская наружу слова невесомыми бабочками, птицами, набором звуков. Змею приходится сосредоточиться, чтобы вернуть себе себя, чтобы наладить контакт с «здесь» и здесь же быть, а не присутствовать.

— Я… не понимаю, — Змей успел лишь выдохнуть короткое вопросительное, как Зеркало уже на нём; слишком близко, вызывающе и кошмарно. Когда к дракону обращаются с излишней самоуверенностью, у него два пути – либо в ярость впасть, ощерившись клыкасто, либо осесть на задние лапы, отступая, если вдруг противник силён.

Когда-то он любил драться. Но тогда он был силён и могуч, а людишки – смешны и хрупки, и редко кто мог ему бросить вызов всерьез. Сейчас же он ослаб. И потеря сил делает его уязвимым, невзирая на мнимую бессмертность.

Чужое дыхание слишком близко, но Горыныч не шевелится, замирая камнем, обдавая холодом. Только зрачки сузились и сердце забилось чаще. Колени дракона приходят в движение, но он вновь замирает, останавливаясь в момент. Руки опускаются на бедра Зеркала, когти впиваются в кожу сквозь плотную брючную ткань.

— Что вы хотите? – крутится-вертится огненное колесо, внутри дымом затянуто, в горле горчит, — к чему этот балаган? – рокочет гром где-то вдалеке. В синеве глаз драконьих близится буря, затянуло всё небо серой хмарью.

Он все ещё держится, старается, по крайней мере. Хочется взять Зеркало за плечи, оторвать от себя, встряхнуть как следует, пару раз, может быть не в воздухе встряхнуть, а об стену или об пол – до кровавой юшки, до болезного стона. Змей ненавидит, когда его водят за нос. А сейчас он и вовсе готов потерять суть, забыв, зачем сюда пожаловал.

Когти входят в плоть всё глубже – он не замечает, как сжимает пальцы с силой, приблизив лицо к лицу – слишком близко, но уже по собственной инициативе.

— Или вы говорите это, чтобы запудрить нам мозги? – тихо тянет дракон, — чтобы мы, — он не замечает, как говорит о себе во множественном числе, хотя, может, делал так уже не единожды, — сболтнули чего лишнего?.. – пауза.
Это крайне странная ситуация. Он в такой ещё не оказывался.

— Или вы… — Зеркало ведь был артефактом. Был тем, кто рожден был служить. Может быть… — хотите, чтобы я стал вашим владельцем? – из собственных уст произнесенная фраза звучит как-то дико, настолько, что Змей полностью уходит в себя, уползает, сворачивается в клубок и прячет головы под крылья.

За саму постановку вопроса, за вопрос в принципе, ему внезапно становится смертельно, просто катастрофически стыдно. Перед самим собой в частности. Змей, который никогда не спрашивал, а брал!.. Змей, вынужденный сейчас работать по-человечески, разбираться со всякими бумажками, делать звонки, договариваться… Он… он ли это? Тот, кто есть здесь сейчас, и тогдашний его «я». Насколько же всех их перекрутило в этой проклятой сказочной мясорубке.

Отредактировано Zmei (14.06.2025 23:00:46)

Искреннее непонимание, стыд и смущение смешиваются в какое-то совершенно неподобающее ему самому непотребство, и на следующий вопрос, на улыбку, в которой сквозит чем-то совершенно странным – он не может дать ответа, ведь тот, казалось бы, на поверхности. На коленях даже.

Такой простой вопрос. Таким же должен быть и ответ. Разве нет?

Сердце дракона пропускает удар – и дальнейшее превращается в кошмар, отчего его бросает в холодный пот, и кожа покрывается мурашками. Он никак не ожидает от Зеркала подобного, он помыслить даже не был способен, что окажется теперь в такой ловушке. Змей лишь всхрапнул, замирая, выгибаясь послушно; тело его застывает каменным изваянием, страх – липкий, неуместный сейчас, пробирает до костей. Страх – и острая вспышка удовольствия, расцветающая от чужого влияния.

Он видел в Зеркале инструмент, лишённый воли, но действующий от лица Хранителей. Так ему казалось. Сейчас же артефакт будто показал ему изнанку мира, другую сторону, искаженную, перевернутую.

Змей не смог воспротивиться – был ошарашен. А теперь – и пленён. Крепкая хватка, власть и сила воли – много ли надо дрессировщику, чтобы сломить и без того уже сломанное животное? Хворое, оставшееся без хозяина, выживающее так, как умеет.

Змей сморгнул. Голос Зеркала бил по ушам, дыхание его опаляло губы. Наглость вызывала трепет и внутренне почтение. Крошечное Зеркало, маленькое, хрупкое, с пробирающим, выворачивающим душу голосом, и словами бьющим, и действиями.

Ему хотелось покориться, поджав хвост. Оно заслужило восхищения. И осторожности.

Губы дракона изгибаются в кривой улыбке, многоликом оскале.

— Если это того стоит, я рискну, — он плавится ртутью, прикрывая глаза, тянет голову в сторону – эта боль приятна, открывает шею ещё больше; поддает бедрами навстречу ладони, прикусывая губу, чувствуя, как всё внутри скручивает предвкушением, пополам с нарастающей злобой. И вдруг изворачивается ужом, отпихивая Зеркало руками в грудь, подбирая ноги-лапы и толкая его в живот – прочь от себя. Дыхание срывается. Тело качает, но он встает, поднимаясь, возвышаясь над артефактом, чувствуя, как внутри рвется на части желание подчиниться и гнев, как со всех сторон накатывает разное, как мысли – свои-свои-свои – все свои – смешиваются и мешают собраться воедино. Как он почему-то приходит к одному-единственному выводу и рывком бросается на доктора, решив вдруг, что если вырвать ему сейчас сердце, то всё сразу же разрешится.

Его руки давно в крови. Обычной и волшебной – так есть ли разница?

Отредактировано Zmei (24.06.2025 00:47:38)

Его бесит, безумно раздражает чужое бахвальство силой, эта бравада, эта властность не должна принадлежать и как-либо соотноситься с чем-то, что ранее было лишь вещью в руках, от которой мало что зависело и…

Он прыгает вперед, размашисто и пружинящее шагает, царапая пол когтями, всхрапывает, хватая упавшего на пол сказочного за грудки. Смех гремит, оглушая, сбивая с цели.

…но если так подумать, то от артефактов часто зависело многое. Они двигали сюжет, без их влияния история могла и вовсе не произойти. По собственному ли их желанию, или по законам жанра, но важность их, как не крути, порою никак не меньше, чем у какого-нибудь короля.

Сердце Змея бьется быстро, гонит кровь по венам, морем шумит в висках, внутри все переворачивается, скручивается безумными спиралями; сам он приближается лицом к лицу – близко, тянет мужчину на себя, норовит поймать взгляд, рычит ему в лицо совершенно по-звериному. Дико. Дико.

Внутри бьется пламя, мечутся в огне тени, образы. Слова Зеркала – что плевок в лицо, и дракон застывает, скованный бурей непонимания, неприятия, проклятого смущения – очередного его витка. Чувства внутри бурлят в беспомощности, хрипят беспокойно, ищут выхода и не могут никак найти, словно слепые котята, запертые в коробку.

Как смеет эта вещь говорить в таком тоне с тем, кому даже отпор дать не в состоянии?

И как сам он смеет замирать перед ней – вещью – в нерешительности. Пальцы его одной рукой держат мужчину за ворот рубашки, другой, подрагивающей от напряжения – когтями распахнутыми – застыли напротив грудины, грозясь взрезать её и вытащить то живое, что должно стучать сейчас с бешеной скоростью в приступе страха.

Так почему же, по-че-му же страх этот – весь со стороны Змея?

«Если только ты не будешь вести себя, как тебе положено», — Змей моргает, сбиваясь, застывая, сглатывая. Смотрит на рыжего немигая. Разжимает руку и тот – маленький человечишка – безвольно падает, сжимаясь в жалкий комочек.

Дракон вздрагивает, напоминая себе вдруг, что вообще-то они все еще в Центре. Что рядом хранители. И если кто-то вдруг решил заглянуть в кабинет – то он… а что он?

То, что Зеркало его и так уже закопал – факт, истина. Он на него, на секундочку, напал. Это никак не вычеркнешь, не удалишь из памяти, если только не подчинить его, сделав своим. Полностью.

Но как можно сделать своим то, что не можешь понять?

— И что же я… — собственный голос кажется чужим сейчас; фигура дракона нависает над своей жертвой, стоя на одном колене. – Что я по-твоему должен сделать? Что я хочу? – голос-рычание, рокочущий, низкий.

Змей смотрит на замершего в ногах человечка и чувствует абсолютный раздрай внутри, его топит лавина, он запутался, ему и хотелось бы, может, содрать с твари кожу, но ценность её ему не ясна. Ведь если у него есть власть, есть эта сила духа, то не на пустом месте она возникла. Но как быстро меняется эта сила на ничтожество, почти так же, как настроение самого дракона, как его головы, что ежесекундно вгрызаются друг другу в шеи, сплетаясь и отбирая последнее.

Хвост Змея яростно бьет по полу, когда он склоняется ниже и с осторожностью – решительно – поднимает Зеркало с пола, мрачнея лицом всё больше. Переносит его на кушетку, укладывая, и поправляет свою одежду, обращая внимание на то, как потрепанно и распущенно сейчас выглядит.

Какой позор.

Буря внутри утихает. Еще не поздно накинуть на чужую шею ошейник и просто попросить вежливо о том, чтобы произошедшее осталось между ними и только, но почему-то… Змей медлит. Смотрит с вожделением и странным трепетом на врача, переминаясь с лапы на лапу.
Может ли быть, что это была какая-то проверка?

В голове дым и пепел. Оседают на мысли, забивая всё серой хмарью.

Змей переводит взгляд на разодранную рубашку на животе доктора – следы его когтей – и тянет руку, заглядывая внутрь – слабо пахнет кровью. Наверняка оставил царапины. Скоро все распухнет и будет зудеть и болеть, если не обработать. И поделом. Там и спина, поди, вся отбита…

Будто бы стыдно даже.

— Как у вас духу хватает, — помолчав, проговорил дракон, — так говорить. Вы же нарываетесь, — мрачнея, подытожил он, — самым натуральным образом.

А мы и поверили.

— Это какая-то проверка? – продолжает почти сразу, озвучивая мысли, — я её не прошел, верно?

Хочется верить во что-то такое. Не дурить себе голову наваждениями.

По спине вновь волна мурашек пробегает, словно шепчет: всё ложь.

Отредактировано Zmei (27.06.2025 00:30:52)