Письмо о том, что необходимо отметиться в Центре, пришло с курьером буквально спустя пару дней после очередной его развесёлой ночной вылазки, отчего закрадывались в голову подозрения, что за ним следят. Или более того – уже всё выследили, вызнали, и осталось лишь сознаться в содеянных преступлениях.
«Ага, тысячу и один раз», — усмехнулся про себя Змей, покачивая распечатанной бумажкой, в которой между строк была не просьба «явиться», но, считай, приказ, носящий крайне рекомендательный характер.
«Этого не может быть, потому что в таком случае разговоры были бы иными», — продолжил убеждать себя дракон, раздражённо скомкав письмо и выкинув клочок бумаги в мусорку.
Ночные приключения ни к чему толковому не привели, разве что разогнали застоявшуюся кровь, да взбудоражили всех тех, кто обитал внутри него, то есть по сути своей его самого. «Как не крути, как не поворачивай», а пустая вылазка вызывала недовольство. Письмо из Центра недовольство превратило в черную тучу, затянувшую собой весь небесный свод, выгнавшее всё добродушие к такой-то матери за сотню вёрст и дорог.
Боялся ли Горыныч Центра?
Конечно же нет.
Ну... ладно, может, так. Чуток.
Слегка опасался.
...Но и какой-то вины или её подобия за свои делишки, тёмные и ещё темнее, дракон не чувствовал. Более того, он гордился достижениями по самоконтролю в последнее время, даром что образ жизни его мало походил на «обычный человеческий», к которому все сказочные, по неизвестным Змею причинам, будто бы обязаны были стремиться или хотя бы должны делать вид. Предполагалось ли подобное действо по умолчанию или дракон сам к такому выводу пришел – черт его знает, Змей вряд ли смог бы внятно объяснить, спроси его кто напрямую. Тем более, что сам этот вид и все «наблюдения со стороны», «как надлежит» Горыныч в жизнь претворял – в этом он тоже считал себя успешным. Даже налоги платил исправно, хоть это его бесило больше прочего. Змея в принципе вряд ли можно было в чем-либо упрекнуть, кроме, разве что, злоупотребления веществами.
Так вещества ему и в Центре выдавали какое-то время, если вспомнить. Для стабильности.
Когда он был совсем «зеленый».
Правда, вещества явно были не те, которыми он пользовался сейчас, но какая, к ящеру, разница?
Эффект был плюс-минус схожим. Они затихали – это было главным. Это было правильным в отношении него самого.
…На пути к Центру вспомнилось самое начало. Как он обжигался об «правила» и «границы» текущего мира, как приходилось усмирять свои замашки и прекращать скалить клыки по поводу и без. Он – Змей – был разумным созданием, но всё его призвание и суть вступали в конфликтное противодействие местным основам. И это если не считаться с тем, как ему в этом Здесь подрезали и крылья, и возможности, и вольную жизнь, лишенную общедоступных «человечьих» благ, но отзывающуюся теплом в драконьем нутре.
Центр встретил его вялотекущей суетой, жужжанием голосов, мельтешением тел разных расцветок и размеров. Змей среди этого цветного практически не выделялся, только хвостом покачивал раздраженно, да крыльями подергивал, когда его кто-то задевал.
Нужный кабинет он нашел быстро, по памяти. Сверился с наручными часами, убеждаясь, что не опаздывает и не пришел слишком рано, подождал еще минуту для ровного счёта и в точнейшие ноль-ноль минут толкнул дверь когтистой дланью, заходя внутрь.
«О, а ведь мы это знаем», — тут же подсказали из темноты.
«Да, встречались пару раз».
«Раздражающий тип», — ощущения переплелись с памятью, подкинув пару картинок из не такого уж далекого прошлого.
— Вечер, — то ли поздоровался, то ли обозначил Змей, отмирая у порога и проходя вглубь кабинета местного душедёра.

Если золото испытывается огнём, то драконье терпение – вздрагивающей от недостатка гибкости силой воли. Сказочный душедёр подошел ближе; дракон наклонил голову и, не дожидаясь окончания фразы, раздражённо-неприязненно дёрнув крыльями, прошел вперёд, чуть задев мужчину плечом. Кресло для Змея было неудобным, неприятным. Кабинет – маленьким и чужим. Может, ему это все сейчас таковым виделось лишь от влияния ситуации, поскольку собственный кабинет – в лавке – был, вероятно, примерно таких же размеров, если не меньше, будучи заставленным кучей вещиц разного толка и необходимости, и уж каким-каким, но крохотным и сжимающимся стенами в кольцо вокруг не казался точно.

Дышалось тут тоже тяжело. Тяжелее, чем снаружи. Воздух словно сковывал органы, царапал горло и легкие; Горыныч поморщился и оттянул ворот – немного нервно.

Нервозность сквозила во всем нем – это, наверное, было заметно. Она и раздражительность вкупе – рука об руку, сокровенная парочка.

— С чего бы вы могли растеряться, если у меня назначено, — проворчал он пока еще не громко, скорее так – ворчливо. Замечание его смутило. Вынудило еще раз бросить взгляд на часы, дернуть бровью – нет, всё верно, как и положено. Не у него проблемы с памятью. У него лишь с головой беда.
Это абсолютно разные вещи.

— Или вас не предупредили? – ещё один вариант – шутка-насмешка – и взгляд на Зеркало: прямой, холодный, цепкий, словно изогнутый кинжал, в крови закаленный. Губы чуть заметно дрогнули, намекая на ухмылку.

Напоминание причины явления в Центр заставляет нервы натянуться струнами и вся спесь, вся только –только налипшая было расслабленность вновь слетает, скатываясь в новую дозу неприязни. Горыныч ловит себя на мысли о том, что его не просто дёргает или драконит факт своего нахождения здесь и сейчас, его бы порадовало взять этого… и мордой в стену, просто потому что. Выместить накопившееся.

Но нельзя, нельзя. Как собаке – фу. Не трожь. Плюнь. Дрянь.
Змей облизывает пересыхающие губы.

— У вас есть вода? – в ответ на вопрос и тут же – смилостивившись – дать пояснение:
— Мир людей прекрасен. Здесь хотя бы не надо следовать написанному чьей-то рукой сюжету и помирать раз за разом от руки того, кого после будут восхвалять в веках.

Пауза.

Взгляд его мёрзнет, каменеет.
Слова рыжего ублюдыша доходят точно через каменную вату. С задержкой.
Хвост чиркает по полу, оставляя след – тонкий разрез. Дракон расслабляется, вытягивает ноги-лапы; он пришел без обуви, в ней ходить порою запарно, мешает и неудобно. Подушечки пальцев позволяют ходить по асфальту мягко, неслышимо, а твердая кожа и шерсть между – смягчают грубость внешнего мира. По битому стеклу, конечно, не стоит бегать, но в случае чего – не страшно. Да и порезаться тоже не опасно. Всякие человеческие болезни сказочным не страшны… кажется?
Горыныч в любом случае об этом думать не будет. Сейчас он только потягивается, щурясь в стенку.

И думает, пытаясь поймать мысли, разбежавшиеся во все стороны.

Вот же твари. Когда не надо – отбою от них нет. А надо – не дождешься. Тишь да гладь.

«Не виноватые мы», — Змей вздыхает, втягивает воздух внутрь.

Облизывается.

Ему ничего не предъявили. Будь доказано – уже лежал бы мордой в стол… хотя с его способностями – может, опасаются?

Так ведь и власть сменить легко.

Будь у него таковое желание.

Змей плавно смещает взгляд обратно на психолога.

Улыбается фальшиво.

— По себе судите? Как неожиданно, – тянет. Надо же, он ведь прямым текстом заявляет, напрямую, считай. Но здесь, кажется, только они вдвоем со Змеем. Неужели совершенно не боится? Хотя чему бояться, правда что.
Сказки ведь бессмертны.

Боль, правда, всё равно никто не отменял.

Хвост изгибается, замирает на мгновение и щелкает, вонзаясь краем в пол. Рассекая.
— Это ведь стандартный вызов, разве нет? – или под него все же что-то да копают. Змей промышляет людоедством давно, но уже не так яро и ярко как прежде. Интересы меняются, сходят на нет, заменяются одно на другое. Вкусы тоже непостоянны – их судить разве ж можно?

— Как чек-ап, нет? – тон его мягок, плавен, как масло в теплую погоду. Взгляд разрезает психолога на части, отсекая конечности одну за другой, по кусочкам, по суставам. От первой фаланги пальца начиная…
«Ты чего добиваешься?» — улыбка показывает звериный оскал. Нервы раскалены, плавятся, застывают под давлением из вне.

— Нет? – веселье охватывает изнутри, разгорается пламенем. Дракон складывает руки на груди, закидывает лапу на лапу и ухмыляется.

Если знает, то странно, что говорит напрямую и без надсмотрщиков от Центра. Змей не удивился бы, если бы на его возможности нашлась своя управа.

«Да и боль никто не отменял», — зрачки его сужаются.

Дракону приходится напоминать себе о том, где он есть – не раз. Собираться в единое целое из хаоса и поддерживать это состояние на более плотном и осмысленном уровне.

И всё же его дёргает.
Из раза в раз.

«Не осуждают они». Добрые, славные, в глаза смотри – овечка, только шкура вниз оттягивается, обнажая иное. Змей не верит в добро или «не осуждение». Он вполне себе отчет дает, что есть в этом мире «правильно» и что «не очень». Он и так знает, что его дела не-пра-во-мер-ны и преисполнены злодейства  высшей степени. Ему, в общем-то, ехало оно болело, что там у кого будет болеть по этому поводу, хотя иногда мысли покоя ему не дают и дёргают сознание, наизнанку выворачивая.

Ему всего мало. Всегда было. Сейчас не исправилось.

«Любопытно им». Змей дергает губой, обозначая свое мнение на сей счет, а сам начинает нервничать по новому кругу, даже если отказывается это так именовать.

Хвост идёт волной, перекатывается, выгибается, оставляя на полу засечки. На лице Змея – иней, стынет холод, играют желваки, проклиная человечью суть.

Драконья морда чувств не выдает.

По зверю не всегда понятно, какие действия будут следующими. Особенно, если зверь бешеный.

Небо отражается в чужих глазах; в голосе – издевка.

Стена все ближе к хребту; хвост выгибается, замедляясь в движении, замирая.

Его не то за нос водят, не то путают намерено, накидывая нить за нитью и кружа вокруг словесно так, что начинает болеть голова, которой и без того не сказать, чтобы было хорошо. Змей морщится. Откидывается на спинку кресла, в котором устроился отнюдь не уютно, и наклоняет голову к плечу, пронизывая артефакт непонимающим взглядом.

— Может, уверен, может – нет. Какая разница? – собираясь и стараясь говорить ровно, плавно, без лишней агрессии – она здесь ни к чему сейчас, отвечает Горыныч, — и в вещах больше толку, чем от среднестатистического человека. Особенно, в таких, как вы, — он все еще предельно вежлив и аккуратен, точнее, старается таковым быть, даже не «тыкнул», хотя страсть как хотелось. Пальцы рук подрагивают; черные когти сцепились друг с другой серпами, будто уже совершили взмах, будто уже давно голову с плеч и привет.

— Праздный интерес? Или для какой-то цели? — Змей фыркнул, всё же не сдержавшись. Вытянутые лапы мелко подрагивают: расслабленности в драконе – стопроцентный ноль.

— Вы мне это для чего говорите? – резко успокаивается Горыныч, словно ныряя в бездну, полную льда с того периода, что предшествовал сказочному существованию, — чтобы, простите, что? Я читал сказки. И с собой, и с другими… персонажами. Более того, — голос его потерял весь окрас, — я ознакомился с рецензиями и это крайне увлекательно. Заставляет задуматься, знаете.

…и я не просил меня сюда переносить.
В этом ничтожном виде – особенно.

Он смотрит на Зеркало, а видит в нём тонущие в крови осколки.
— Я всего лишь преграда, — губы вновь дёргает, пульсирует жилка на виске, стучит, бьется; взгляд странный, в голове – шелестит, словно страницы перелистывают, одна за другой, — воплощение разрушительной силы. Собирательный образ. Вы. От меня. Чего. Хотите? – как же тяжело быть образом, который в хлипком ничтожном теле, которое сломать на счет два можно, и плевать на бессмертие. К чему оно вообще необходимо? Как издевательство.
Пауза.
— Вот скажите, радость моя, вы хотя бы раз умирали? – ласково вдруг спрашивает Горыныч; улыбка его становится приветливее, будто бы вспомнил что-то светлое, радостное, — вам, простите, кишки на кулак накручивали? Ах, да. Невозможно с вещью такое сотворить. Так что поясню так, на слух, без физических уточнений: достаточно неприятные ощущения. А это, кстати, почему-то нигде не прописано, что очень обидно.
Вздох.

Спокойствие.

Змей чувствует себя клубком из алых нитей, которые то разматывают, то скатывают в сферу, уплотняя, чтобы тут же выщипнуть и оттянуть в сторону, то ли стремясь распотрошить, то ли придать иную форму. Внутри словно жидкий азот закипает, кидая его то в одну сторону, то в другу, но снаружи он будто бы нейтрален.

Будто бы не было ничего. И нет той причастности. Обычное обсуждение себя самих, сути своей? Проходили, плавали, можем и поддержать — почему бы и нет. Свести к этому всё в итоге? Вполне подходит.

...Любопытно им, видите ли.
Дракона за хвост дергать — сомнительное любопытство.
Скорее, на провокацию похоже.
Вот только если Змей ей поддастся, то после проблем не оберёшься.

Поэтому — ещё раз выдохнуть да без пламени. Успокоиться — снова наново, без вздрагиваний и дёрганий с ощериванием пасти. Просто собрать себя в лапы и переждать это гнетущее мероприятие.

...так-то, конечно, душедёр красиво говорит, правильно. Жаль, что он ныныче из плоти и крови — так просто не возьмешь, в карман не положишь, на стену не повесишь...
Хотя...