К О Н Ц Е П Т  //  П Е Р С О Н А Ж

— Сошла со страниц сказки? Нет... Этого не может быть... Какой безумец станет писать такую сказку?..

Впервые за тысячу и одну ночь блистательная Шахерезада лишилась дара речи. Её пальцы, привыкшие вышивать узоры слов, бессильно сжались в складках незнакомого платья — грубого, чуждого, лишённого шёлка и звона монет. Даже дыхание казалось ей теперь другим: резким, без аромата розовых лепестков и дальних караванов. Слова Белой Королевы, милостиво приютившей её под своим хрустальным крылом на время «адаптации», вызывали у Шахерезады вежливое недоумение. Но воспитанность взяла верх — губы сложились в улыбку, заученную ещё в гареме: 

— Сердце моё распознаёт в тебе дивную гурию из райских кущ Всевышнего... но я? Я всего лишь скучная, серая нить на ковре мироздания. Сравнивать нас — всё равно что ставить верблюда супротив арабского скакуна! Да, верблюд крепок, он пересечёт пустыню, сделав единственный глоток воды, и плюнет в глаз шайтану с меткостью лучника... Но где же изящество линий его бега, где переплетения сюжета? Где грациозная пляска копыт, где музыка повествования?.. 

Голос её дрогнул. Всё вокруг было неправильным — слишком ярким, слишком шумным, слишком плоским. Без полутонов, без теней, без той зыбкой грани, где правда перетекает в вымысел, а страх — в сладостное предвкушение. Но хуже всего было другое. Долгие ночи, проведённые ею в дрожащем ужасе под взглядом Шахрияра, здесь именовались сказкой. Дети в этом «Фэйбл-тауне» напевали заставку из утреннего мультика — «О дивный Восток, о сказочный край!» — и хлопали в ладоши, когда на экране плясали плоскенькие силуэты. 

Её Восток не был дивным. Песок там впитывал кровь так же жадно, как и воду. Шёпот евнухов за портьерами был острее кинжалов. А «волшебные» истории, которые она рассказывала царю, пахли не медовой пахлавой, а потом её собственных ладоней и железом под ногтями — ведь каждое утро могло стать последним. Кем бы ни был автор её истории (и всех тех, что он вложил в её уста), для своих героев он задумал судьбы злокозненные — и справился с этим получше иных джиннов. 

Как всё началось? Согласно его замыслу, персидскому царю Шахрияру улыбнулась несчастливая звезда — он застал любимую жену в объятиях раба. Ярость его не знала границ: к утру оба любовника лишились голов, но этого ему было мало. «Все они такие», — прошипел он, глядя на алый след на мраморе. — «Все женщины — змеи под покрывалом невинности». И тогда родился его указ: каждую ночь в его опочивальню будут приводить новую девственницу, а на рассвете — палач смывал позор царя её кровью. Горькая река текла, пока в столице не осталось лишь две невесты: Шахерезада и её младшая сестра Данияр — дочери великого визиря, который слишком хорошо знал цену приказам. 

Но в ту ночь, когда очередь должна была пасть на Данияр, Шахерезада решилась войти в покои царя сама — с тремя вещами: дрожью в коленях, ножом за поясом (на всякий случай) и историей на кончике языка. Историей, которая должна была закончиться на рассвете... Но не закончилась. Сказочник вырвал её из книги в тот самый миг, когда её пальцы уже коснулись резной двери покоев Шахрияра. Последнее, что она успела услышать — испуганный шёпот сестры Данияр за спиной. 

А теперь... Теперь она стояла посреди шумного города, где железные колесницы неслись без коней, а в небе горели огни ярче любых дворцовых люстр. Девятнадцатилетняя Шахерезада, никогда не видевшая ничего за стенами гарема, вдыхала воздух свободы — резкий, с примесью бензина и чего-то сладковатого (позже Джинн объяснит ей: «Это жареные каштаны»). В кармане странного платья жужжал и вибрировал телефон. На экране мигало: «Адаптация, день первый». Она повернулась к витрине кафе — и в отражении увидела не рабыню султана, а обычную девушку с горящими глазами. 

Может быть, её сказка только начинается?

Д Е Т А Л И  //  У М Е Н И Я

«Слушать — нельзя казнить»

Язык Шахерезады подвешен совершенно особенным образом. И дело не в его длине или ловкости — хотя Джинн, наверное, с радостью подтвердил бы и то, и другое. Нет, её дар куда опаснее. Каждое её слово — это русская рулетка. Каждая фраза — восхождение на ложе царя, где вместо шелка и шёпота — лезвие между рёбер. Неважно, как она передаёт мысль: через речь, письмо, жест или даже молчаливый поступок. Исход всегда один: 50 на 50.

Либо слушатель падет к её ногам, покорённый без остатка. Либо — в тот же миг возненавидит её всей душой, готовый задушить голыми руками.

Эффект длится недолго, каких-то полчаса, не больше. Но Шахерезада всё равно избегает пользоваться своим даром без крайней нужды. Потому что импульс, который она отправляет в чужое сознание, — это удар тока в обнажённые нервы. Слишком мощно. Слишком неконтролируемо. В случае успеха — перед ней раб, готовый на всё. В случае провала — палач с уже занесённым клинком.

И всё же… разве не в этом её истинная сила? Она не просто рассказывает истории. Она ставит на кон свою жизнь — каждым словом.