4:30
Он открывает глаза и несколько секунд тупо таращится в стену. Мозг дорисовывает звук будильника, которого нет. Нужды в ранних подъемах тоже больше нет, но годы жесткого режима не выбросишь в помойку.
Предрассветное время самое тихое - не поют птицы, не ездят машины, не слышно голосов соседей. Ему нравится думать, что это время для него одного - время, когда можно остаться наедине с собой и не притворяться, что уже не больно.
Всё необратимо изменилось полтора года назад, когда оказалось, что его тело несоизмеримо хрупкое для тех нагрузок, что предполагает большой спорт. Шок прошел, но память хранит и безжалостно подкидывает самые болезненные кадры тех дней.
- Сложный перелом со смещением...
...и снимок на экране, где отчетливо видно, что его нога рассыпалась на осколки.
- У вас существенно снизилась плотность костной ткани, что привело к...
...ссутулившаяся фигура тренера и брошенный украдкой взгляд полный жалости.
- Боюсь, что вы не сможете продолжать карьеру в большом спорте...
...слезы матери и ее рука в собственной ладони, которую он сжимает с такой силой, что, должно быть, причиняет боль.
Четыре операции и несколько месяцев на скелетном вытяжении. Всё чего они смогли добиться - избавились от хромоты. Последние надежды иссякли вместе с последними деньгами.
Он был так близок к Олимпу, но больно не оттого, что не смог встать с небожителями в один ряд. Больно оттого, что подвел семью, которая в него верила. Больно, что он теперь не сможет восполнить им их лишения, которые они терпели из-за его мечты. Больно оттого, что все что он годами выстраивал с огромным трудом обрушилось в один момент и это никак не исправить. Больно, что он больше не может заниматься тем, что так отчаянно всем сердцем любит.
Несколько месяцев в попытках смириться со своей утратой. Скорбь по не свершившемуся будущему. Пустота, которую невозможно заполнить...
Однако, время шло и его неумолимое течение стачивало острые камни, рвущие грудь. Жизнь не терпит пустот и благодаря поддержке близких он начал наполнять свое существование новыми смыслами и новыми мечтами. Работа, новые знакомства, первые робкие отношения... С каждым днем его улыбка становится шире и естественнее - такой, какой была до. Непривычно медленный ритм новой жизни, что в начале казался невыносимым, постепенно стал нормой. И стоило только оторвать взгляд от льда и оказалось что мир наполнен маленькими радостями, которые он просто не замечал в своей погоне за пьедесталом. 
С разрешения врача он начал бегать по утрам. Это куда лучше, чем пялиться в потолок без возможности уснуть. К тому же тело требовало движения и не было никаких причин себе в этом отказывать.
Он выходит из дома, попутно надевая наушники и не замечает, что припаркованный за углом минивэн тоже начинает движение...

***

Когда он впервые встречается взглядом с бесцветным человеком, то как-то сразу интуитивно понимает, что ему отсюда не выйти. Это никакая не ошибка, не розыгрыш и даже не похищение с целью выкупа.
Он здесь для него.
Его расслабленная поза, его спокойствие и его отстраненное холодное любопытство во взгляде пугают больше, чем если бы в руке был нож.
Паралитический ужас охватывает все тело. Даже воздух проталкивается внутрь с сопротивлением. Мелкая дрожь и скапливающаяся на нижних веках влага - все его немногие видимые реакции.
Он стоит в оцепенении, словно добыча перед хищником и боится даже моргнуть, будто, если он разорвет зрительный контакт, то бледный человек бросится на него голодным зверем в ту же секунду.
Он теряет ощущение реальности. Он теряет ощущение времени. Кажется, что безмолвие между ними длится вечность.
Внутри - хаос и агония.
Ему видятся заплаканные лица матери и сестры, безжизненное осунувшееся лицо отца, листовки с его портретом и именем, расклеенные по району, сводки новостей... Возможно, его тело найдут волонтеры. А может быть и вовсе не найдут, потому что он будет лежать на дне реки...
Первая слеза холодит кожу и выводит из мертвого оцепенения, но мысли все никак не могут обрети форму. Ни единого слова он не может вытолкнуть из себя. Но если бы мог, то что бы сказал?
Кричал бы о помощи? Умолял отпустить? Угрожал последствиями?
Очевидно в этом никакого смысла и никакой надежды...
Однако, он не привык сдаваться без боя. Он сильный, он выносливый, он должен... Выжить.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
Судорожный вдох и дрожащий вопрос:
- Зачем вы меня похитили?

Не стоило нарушать тишину между ними. Неведение было невыносимым, но оказалось, что правда может быть еще хуже.

Ответ, пугающе прозаичный, выбивает воздух из груди. Банальность зла застревает комом в горле. Он просто мог. Взял его так же буднично, как шоколадный батончик со стеллажа в магазине. Чистый лист бумаги, на котором Джошуа собирался нарисовать новое будущее, был смят и разорван капризным желанием одного человека.

Ему и жизнь его оборвать будет так же легко, как раздавить муху на стекле окна.

Едва заметная усмешка блондина видится оскалом волчьей пасти.

Потрясенный этой неприкрытой бесчеловечностью, тяжестью осознания пригвожденный к полу, он просто стоит и смотрит, как к нему подбирается хищник. Он кажется огромным, занимающим всю площадь комнаты: приближается тучей и нависает скалой. Джошуа оторопело пятится в последний момент, но поздно - прикосновение к лицу обращает тело в мрамор. Всё исчезает кроме них двоих: перестает существовать и комната, и мир за ее пределами. Он не может рассмотреть похитителя из-за тумана слез, но даже если б мог, то страх все равно сделал бы портрет искаженным и гипертрофированным, словно отражение в кривом зеркале.

Чужие руки касаются его без всякого сомнения и трепета - по-хозяйски уверенно и нагло. Кожа, протестуя, пускает мурашки. Мужчина, издевательски ласково огладив лицо, ползет пальцами-пауками ниже, вдавливаясь собой в ямки и складки, изучая и пробуя на прочность. Джошуа не верит в безобидность этих прикосновений и сжимается в ожидании, каждую клеточку тела сковывая напряжением. И опасения не напрасны - бледный зверь впивается в него, принося боль и ужас, но разрывая чары оцепенения. Юноша дергается, упирается, бьется в отчаянии, но руки похитителя сильные, цепкие - не сдвинуть, не вырваться. И все что он может - изгибаться неестественно, силясь отстраниться, мычать перекошенным, не способным на слова ртом и захлебываться слезами да сдавленными всхлипами. Однако, мучителю совсем нет дела ни до его слез, ни до его стонов. Холодный, безэмоциональный, безжалостный... Только чуть сбитое хриплое дыхание подсказывает, что за внешним спокойствием скрываются яростные чувства и тёмные желания.

Джошуа убеждается - его похититель не человек. Вурдалак из сказок, чудовище, которым пугают непослушных детей. И он украл его чтобы пытать и мучить. Он будет пить его страдания и его кровь пока не насытится болью и плотью. А после... А после обглодает и обсосет его несчастные косточки, выварит их до белизны и сделает ожерелье, трофей...

Утомленный агонией паники мозг переваривает слова с трудом, но и те нужны лишь для того чтобы его ранить. И они ранят. Ранят и пугают еще больше - он знает. Он всё о нем знает. Джошуа не случайная жертва - за ним следили, его изучали, на него охотились.

В какой момент он обратил на себя внимание чудовища? Какая программа повинна в том, что он теперь здесь?

Он и сам не знает для чего создан таким. Зачем природа, наделив его маленьким и изящным телом, так идеально подходящим для того чтобы поднимать его в воздух, при этом сделала его таким хрупким внутри? Почему, когда он прошел уже так много, она вдруг лишила его опоры?

Да, истончившиеся кости делают его непригодным для профессионального спорта.

Да, в мире жесткой конкуренции он и вправду никому больше не нужен.

Но он не кукла, с которой можно играть. Он человек, он...

В легких не осталось воздуха, чтобы вскрикнуть, когда жесткие пальцы с силой стискивают связки. Но когда рука деловито скользит по бедру и дальше к колену, вынуждая принять хорошо знакомую позу - он вдруг как-то... успокаивается. Выдрессированное годами повторений тело изгибается на автомате, повинуясь рукам незнакомца словно рукам тренера и... И приходит в норму дыхание, и высыхают глаза. Организм, мобилизовавшись, как по щелчку перестраивается - тело научено быть сильным, когда дело касается элементов катания. Он встает в полноценную ласточку и даже тянется как положено - грациозно и чисто, будто он сейчас на льду, в свете софитов, а не в полумраке комнаты, где из мебели, кажется, только кровать.

Арабеск - достаточно простой элемент, который может освоить даже ребенок. Он выполнял его так часто, что ему не требуется особой концентрации или усилий, чтобы принять это положение и держать себя в нем. Но даже со здоровой ногой простоять так долго не выйдет, а с его искалеченной... это будет пыткой. Бесцветный мужчина точно знает, что это его самое уязвимое, самое слабое место и он ставит его на правую ногу нарочно и только для того чтобы посмотреть как он мучается. Однако, Джошуа совсем не хочется знать что будет, если ослушаться. Он не будет проверять пределы терпения зверя, что держит его пульс в своей руке. Рана на шее горит, напоминая - сейчас только этот бледный монстр определяет его дальнейшую судьбу.

Джошуа коротко кивает, подтверждая - он услышал, он понял, он выполнит, то что от него требуют. Пятнами покрасневшее от слез лицо сильно задрано вверх - мучитель может наслаждаться всем спектром эмоций.

И долго их ждать не приходится. Нога, измученная переломами, собранная по кусочкам и нагромождённая титаном, начинает ныть очень скоро. Едва восстановленное дыхание тяжелеет. Градинки пота выступают на лбу. Он чувствует, как огонь охватывает голень и жаром поднимается выше и выше. Беспомощное, растерянное выражение сменяется жестким и сосредоточенным. Клацают зубы, смыкаясь. Тело наливается тяжестью - каждая задействованная мышца натянута до предела и это лишь вопрос времени, когда гореть начнут они все.

Но всё внимание юноши приковано к бесцветному человеку - к его жадному взгляду и к руке на шее, способной сжаться в любой момент. Неизвестность, нависшая над ним ножом гильотины, пугает сильнее, чем боль от выполнения элемента.

Голень уже горит и воет, но он продолжает терпеть. Нарастающая интенсивность боли неизбежно отражается в лице - он хмурится, морщится, жмурится, мычит, кусая губы. Из нутра, со сбитым дыханием вырывается звук, похожий на скулеж - он отпускает его сквозь сжатые зубы. Он чувствует как икру начинает сводить судорогой. И как дрожит от напряжения нога, что застыла на весу. Чувствует свою онемевшую спину и шею...

Это в любом случае не может длится вечно. Тело сдается раньше чем он - колено ведет в сторону, сведенные мышцы резко расслабляются и нога, растеряв всю упругую силу, подгибается. Он валится на пол без группировки и с коротким резким вскриком, в полном изнеможении, как того и желал его палач.