Город казался нарядным и уютным только на первых улицах. Витрины отражали огоньки гирлянд, воздух был насыщен запахом пряностей и печёного теста. Тавра шла по тротуару, вдыхая эту приторную праздничность и без особых эмоций наблюдая за теми, у кого была семья. Дети, визжащие от нетерпения в очереди к киоску с вафлями, взрослые, мечущиеся от одной витрины к другой. Она никогда не знала, каково это быть частью этой суеты. И всё же почему-то задерживала взгляд. Вроде не больно. Просто тоскливо. Девушка тосковала по жизни, которой у неё никогда не было.

Похожие чувства отражались и во взгляде одиноко сидящего на лавочке паренька. Он вглядывался в силуэты прохожих, будто искал кого-то знакомого, нужного, важного для него. В его взгляде была печаль воспоминаний, отголоски прошлого, которые он отчаянно искал в лицах прохожих, но так и не находил. Тав хватило всего одного взгляда, чтобы почувствовать покалывание у переносицы, словно её собственные слезы хлынут из её глаз. Тем не менее Тавра не остановилась.

Сигареты. Кажется, в левом кармане. Она хлопнула себя по куртке, нащупала мягкий прямоугольник, хмыкнула. А когда взгляд снова поднялся, лавочка опустела. Парень исчез, растворившись в шумной и весёлой толпе, как будто его и не было вовсе. Мысль девушки ушла дальше, огибая воспоминания о юноше, уходя всё дальше в чертоги. Знаток ходов и скрытых улиц приступил к делу. Маршрут можно было закончить по привычке: по прямой до пустого дома, где ждал выключенный свет и еле тёплый воздух, но Тав свернула. Иногда она шла другими тропами, более долгими и извилистыми, будто хотела раствориться в городе, отстранённом и не таком ярком, как у самой ратуши. Здесь, в переулках, воздух становился привычным, без запаха праздника, даже с примесью канализаций и мусорных баков.

Звук донёсся неожиданно, глухая возня. Потом приглушённый недоброжелательный голос. В нём не было открытой злости, но была уверенность в собственной безнаказанности. Он что-то требовал, и каждый его шаг звучал всё ближе к тому, чтобы воплотить свои планы в жизнь. Другой голос был тише. Молодой. Тот самый парень, которого Тавра заметила мельком у ратуши — яркие волосы, вязаный шарф, просторная и тёплая одежда, а также лёгкая ухмылка, за которой последовала отчуждённость и печаль. Эмоция была ярче его волос, мгновенно вызвавшая у Тав ответные чувства, но угасшая тут же, как паренёк пропал из виду. И вот снова. Паренёк оказался не в том месте, не в то время, притянув неприятности.

Грабитель прижал его к стене, перекрыв выход, и переговаривался не столько словами, сколько угрозами. Тот не кричал, но на его лице читалось напряжение, ещё чуть-чуть и вена на его лбу лопнет. Он держался, пока мог, даже пытался отвечать что-то на колкие фразочки мальчишки. Между ними было слишком мало пространства, и слишком мало времени оставалось, прежде чем «разговор» перешёл бы в удары.

Тавра не двигалась сразу. Наблюдала, всматриваясь в черты, вслушивалась в диалог, цепляя основное. В руке у мужчины поблёскивало лезвие — складной нож, стёртый на сгибах, местами покрывшийся ржавчиной. Дешёвый, но острый. Этого хватало, чтобы нанести болезненный удар и отправить мальчишку на больничную койку с заражением крови.

Тав сделала шаг, снег под её сапогом хрустнул. Она уже не скрывалась и шла не спеша, выйдя из тени. Грабитель обернулся на звук приближающихся шагов и шорох ткани. Не сразу, но хватило одного взгляда, чтобы он понял, что что-то пошло не так. Он почувствовал не угрозу, а опасность, исходящую от молчаливой особы, движущуюся в его сторону.

Тавра не собиралась говорить и пытаться решить вопрос мирным путём. Она только смотрела холодной синевой своих глаз, сверля взглядом воришку. Этого хватало, чтобы замедлить его действия, поубавив прыть. Последовал перехват руки, что держала нож, удар в кадык, отработанный захват запястья. Преступник развизжался как недорезанная свинья, и лишь оставалось дождаться от него слов раскаяния, как вдруг в лицо прилетел кулак. Удар не был сильным, но от того он не был менее неожиданным и обескураживающим.

Так на поле брани остались только двое. Воришка, ощутив неладное, скрылся первым — сбежал, не оглядываясь, оставив неадекватов разбираться между собой. Тав недоумевала: чем, в сущности, заслужила подобное отношение? Она не знала, что юноша просто переволновался. Промахнулся. Кулаки обогнали здравый смысл, сработал инстинкт «бей или беги». Правда, с задержкой. А когда раздражение взяло верх, Тав поддалась импульсу, и врезала ему в нос, окрасив низ его лица в алый. Самое пугающее в этой сцене было то, что происходило это безумие в полнейшей тишине.