Щелчок света достиг её раньше, чем звук — как и должно быть в этом доме, где геометрия пространства была подчинена чёткому расчёту и порядку. Он всегда подавал сигналы раньше, чем казался способен на действия. Дом отвечал: охранная система молчала, камеры моргнули лениво, как будто сомневаясь — тревога или... знакомое вторжение?

Голди приоткрыла глаза. Ресницы дрогнули. Линия скулы коснулась подушки. Она не спала — не по-настоящему. Просто лежала на спине, глядя в потолок, растворяясь в ритме влажного воздуха, в лёгком движении листвы за стеклом.

Сигнал света означал только одно: он здесь.
Не вопрос. Не удивление. Просто данность.

Влажный воздух окутал тело, словно невидимая вуаль. Голди села. Одеяло — тяжёлое, льняное — скользнуло с плеч. В её движениях не было ни спешки, ни театральности — только холодная точность. Так двигаются люди, давно знакомые с угрозами и визитами из прошлого.

На ней была шелковая пижама цвета чайной розы — свободная рубашка, полурасстёгнутая, с тонкой вышивкой по вороту, и короткие шорты. Ткань приятно прилипала к коже — влажность, как всегда, делала всё более ощутимым. Но это её не смущало. Этот дом был построен, чтобы обнажать. Не тело — намерения.

Она спустила ноги на тёплый, полированный паркет и, поднявшись, прошла к зеркалу у гардеробной. Пригладила рукой волосы. Холодная влага на пальцах. Слишком поздно для того, чтобы переодеться. Слишком рано — чтобы делать из этого спектакль.

Ковёр.

Почти несколько лет — и вот он снова здесь. Глупо было бы сказать, что она не ждала его. Не так. Скорее — она знала, что момент настанет. Личности как он не исчезают. Они только уходят в тень, чтобы вернуться — по своей воле или в агонии.

С тех пор, как он исчез с радаров, Голди не вычеркивала его из системы наблюдения. Просто отложила в другую папку. Заморожено. Приостановлено. Неактивно. Но не забыто.
Особенно не после всего, что было с Кощеем. И их первой встречи — в зале суда, когда Ковер был всего лишь марионеткой с зубами, упрямым тенью великого игрока. Тогда он был наглым, дерзким, отчаянным. И слишком живым, чтобы быть просто пешкой.

Она тогда выиграла. Формально. А по сути — они оба вынесли из того суда слишком многое. Слишком личное.

Сквозняк прошёл по дому — он вошёл через одну из открытых стеклянных панелей. Конечно. Ворота были для других.

Голди прошла по лестнице босиком. Шаг за шагом. Лестница — бетонная, открытая, вдоль стены с мхами и лианами. Шум воды внизу — бассейн, отражающий пустоту ночи. Она остановилась на последней ступени и застыла.

Он не видел её.
Пока.
Она видела всё.

Пистолет на столе.
Спина в пальто, раскинутая поза на стуле.
Столь привычное презрение к архитектуре — к её архитектуре — прямо-таки сочилось с него. И всё же — он сидел. Не нападал. Ждал.

Призрачная дрожь прошла по коже. Не страх. Сложность. Словно увидела старое письмо, доставленное спустя десять лет — с подписью, кровью, запахом виски. Это не был человек, способный вернуться просто так. У него всегда был мотив. Всегда цель.

Но что заставляет старого врага — почти призрака — придти в дом, который построен на полной прозрачности? Дом, где всё, от линии света до пыли на пульте, говорит: «я вижу тебя»?

Ответ знал только он. Но она — знала, что спрашивать не станет сразу. Сначала — расстановка фигур.

Голди шагнула вниз. Мягко, но без попытки быть незаметной. Влажный камень приятно холодил ступни. Дом отозвался — шум листьев, дыхание вентиляции. Он почувствует. Обязан почувствовать.

Пока она шла, голова работала без остановки:
Пьян? Возможно. Одна бутылка — на него это почти ничего. Но значит — он пришёл на грани.
Пистолет на столе. Жест? Или капкан? Или и то и другое?
Зачем сюда? Зачем ко мне? Не к фее, не к ведьме, не даже к Джину...

Мысли о Джине неприятно ёкнули. Сейчас было не до него. Не до их мутных договоров, колкостей и вины. Она даже не скажет ему, что Ковер вернулся. А он бы наверняка почувствовал. Воздух менялся, когда такие как он приходили в город. Влажность сгущалась.

Голди подошла к противоположной стороне стола.
Не села. Не заговорила. Только взгляд.

И — пауза.
Секунда. Две. Десять.

Время здесь всегда шло иначе. Она позволила себе вдохнуть — глубоко. И только тогда, не отворачиваясь:

— Интересно... что именно ты хочешь?

Ни «почему ты здесь», ни «чего тебе надо». Эти слова были для посторонних. Не для врагов, что знали, где ты хранишь ключи.

Тон её был ровным. Без тепла, но и без агрессии. В нём было то, что делают прокуроры в суде: завели дело, и теперь пусть говорит сам.

Она видела, как он изменился. Как сидел. Как держал себя. Но это был он.
И она — была собой.

Пока.

Отредактировано Goldie Fisher (28.07.2025 22:00:37)

Она не улыбнулась. Не издала ни звука. Даже не поменяла позу — продолжала стоять, опершись ладонями о край стола, как будто вросла в него. Иногда ей казалось, что она и правда срослась с этим деревом, с его холодной, ровной текстурой — слишком крепкой, чтобы разрушиться, слишком пустой, чтобы спрятаться.

Но в её взгляде что-то изменилось. Совсем чуть-чуть. Плотность воздуха. Вес ожидания. Она ненавидела эти секунды. Между «пришёл» и «зачем». Они всегда были одинаковыми.

Его слова, прозвучавшие неуверенно и будто бы вполголоса, она услышала отчётливо. Особенно последние. Насчёт зелени. Насчёт «служанок». Насчёт попытки свести разговор к чему-то нейтральному. Как будто кто-то заткнул трещину пальцем — но вода всё равно сочилась. Он говорил, как все те, кто не готов смотреть в лицо правде — своей, чужой, никакой. Слова для неё были шумом. Смысл — в паузах.

— Ты пришёл. Не зная зачем. Остался. Не зная, на сколько. Заговорил — и решил прикинуться дураком. Привычный маршрут, Ковёр. — Она не хотела звучать снисходительно. Просто не могла иначе. Ложь утомляла — даже попытка её сымитировать.

Она выпрямилась, медленно обошла стол и встала напротив, через несколько шагов. Сдержанно, как судья, который не торопится выносить приговор, зная, что обвиняемый сам дойдёт до сути, если просто молчать достаточно долго. Она уже знала, чем это закончится. Почти всегда знала. Но позволяла сцене идти своим ходом. Это было уважение — или жестокость. Она не различала.

— И всё же, ты здесь. Не у старой знакомой. Не у очередного бармена. Не в яме, где тебя обычно принимают с песнями и наркотиками. Ты пришёл туда, где тебя не ждут. Где не будут спасать. Где слушают, даже когда не хотят слышать. И именно это пугает тебя. — Фишер чуть склонила голову. Волосы упали на плечо, подрезая острый контур скул.

— Ты выбрал дом, где вода отражает всё, что ты не хочешь видеть. Где запах мяты впивается под кожу. Где всё просто — настолько просто, что это пугает.
Простота этого пространства была её личной местью миру. Никаких намёков. Никаких полутонов. Только живое — или мёртвое. Всё.

Она оглянулась на стену с растениями.

— И да. Я ухаживаю за ними сама. Не потому, что мне нравится возиться с грунтом. А потому, что у зелени есть простая логика: она живёт — или умирает. Без шанса на «попробовать ещё раз». Без торговли.

Вернулась взглядом к нему.

— В этом доме нет служанок. Нет актёров. Нет адвокатов. Только ты. Только я. И вопрос, который ты не в силах произнести. И не потому, что боишься. А потому, что всё ещё надеешься — выкрутиться, остаться на плаву, не заплатить цену. Ты в этом — всегда одинаков.

Она медленно подошла ближе. Не угрожающе — почти по-человечески. Остановилась в метре, чуть сбоку. И, впервые за вечер, заговорила мягче. Почти тихо.

— Я не твой враг, Ковёр. Я просто слишком хорошо тебя знаю. А знание — это оружие. Холодное, чистое. Осторожно заточенное годами наблюдения.

Пауза. Потом она села на соседний стул, не напротив — по диагонали. Чтобы не мешать, но быть в зоне видимости. Это не про доверие. Это про то, чтобы не давить. Не спасать. Не влезать туда, где человек ещё сам может выбрать. Или не выбрать.

— И ты знаешь меня. Достаточно, чтобы не рассчитывать на сочувствие. Но достаточно и для другого.

Она скрестила руки на груди, опустив взгляд на камень пола между ними. Камень был холодным. И устойчивым. В отличие от людей. Она иногда ловила себя на том, что ей проще говорить с полом. Он не отвечает.

— Ты хочешь, чтобы я сказала за тебя. Чтобы я распутала этот твой... клубок. Как раньше. В кулуарах. В тех разговорах, что ты называл «между делом». Прости, но теперь не та сцена.

Вздох. Ровный. Без театра. Внутри было раздражение. Лёгкое. Как комар в комнате. Но она не позволяла ему разрастись — у него не было на это полномочий.

— Я не буду объяснять тебе, зачем ты здесь. Но если останешься — ты сам это услышишь. Рано или поздно. Может, в отражении. Может, в молчании. Может, в том моменте, когда ты перестанешь сыпать фразами, как картами.

Она встала снова — быстро, без паузы. Перешла к консоли, взяла бокал с водой. Вернулась к своему месту. Это движение было для неё якорем. Ничего лишнего. Никаких интонаций. Только факт — вода холодная. Стекло гладкое. Всё остальное — шум.

— Пока можешь сидеть. Молчать. Смотреть. Всё, что хочешь. Но не проси меня играть в эту сцену за двоих.

Глоток.

— Я не актриса. Я Золотая Рыбка. А ты — пришёл ко мне. И это — твой единственный честный поступок за долгое время.

Отредактировано Goldie Fisher (Вчера 17:48:02)