Терри считал, что всё у него сходится. Подопытный коп — 1 шт. И многоликое, как индуистское божество, равнодушное, холодное, тёмное и упрямое, как дуло пистолета, мировое зло.

— Хрестоматийная история.

Заходящее маленькое вечернее солнышко подсвечивало жёлтые газеты, которыми были заклеены стёкла, и комната красилась сепией. 

Худое, заострённое жёлтенькое лицо мелькало из полумрака, дёргалось, щерилось, смотрело настойчиво, жило на пределе возможностей. Крысолов пытался разгадать эту нервическую вязь, чтобы затем натянуть, как поводья — но всё ускользало, как слизистый угорь в норку, стоило чуть прихватить.

В какой-то момент от прилива сантиментов, от того, что они уже успели притереться друг к другу, были уже не случайными незнакомцами в большом-большом городе, Терри предложил Крысолову дорожку — а тот и не против. Нужно было синхронизироваться, поймать ритм сердца, охуевавшего от гиперстимуляции и психотических откровений. Симфоническая поэма для 100 метрономов: был один, который начал, и будет последний, на котором всё закончится. Так чьё-то сердце должно затихнуть раньше другого.

С непривычки Крысолова потряхивало; лицо обескровилось, посерело, высохло, и под глаза залегли холодные тени. И ему тоже начало видеться, как всё охуенно у них сходится.

Два часа назад он выехал на вызов, ведь «ебанутый сосед» — мелочь, ради которой стоит впрягать только младших офицеров. Район не то чтобы бедняцкий, а вполне обычный — и как будто душевный кризис может тут настигнуть из-за любого угла. Обычное у людей дело — и за 15 лет в городе Крысолов даже проникся человеческой драмой, среди людей ему было иногда интереснее, чем среди себе подобных сказок.     

Он зашёл в квартиру — но то была не квартира, где живут, а дыра, куда падают и умирают, притон с изнанки, сумеречный и липкий, горький, где только обглоданные стены и неоплаченные счета, — и стало уже не так весело. Это не то, чем хочешь заняться в конце дня.
Зацепился с уже-не-очень-молодым парнем Терри языками — а в глазах у Терри по болту. И увлекательные тут прозвучали истории, но Терри оборвался и безнадёжно упал в минор. Скучно рассказывал про свою девушку, про то, как она его кинула и про то, как этого ничто не предвещало, ведь у них всё было хорошо.

— Шлюха. Она никогда меня не любила.

Терри оказался совсем близко, а в живот Крысолову направился ствол, и холодок пробежал по позвонкам — ну да, пусть не умрёшь, но больно-то будет дохуя, наверное.

Крысолов вдыхал сопли с кровью, как бы невольно одобрительно шмыгая разбитым носом на все реплики. Запястья, стянутые ремнём позади стула, стали сухим льдом, уже не болели даже, а только трескались. И ощущался весь урон, причинённый вдаренной по сердцу пылью — маленькое сердечко переживало рассвет за закатом, быстро-быстро, вверх и вниз.

— Да он не заряжен.

Он был заряжен — но Терри уже успел что-то расстрелять по стенам и стёклам, может всё, а может нет. Через разбитое окно виднелся глухой, опплёванный и присыпанный окурками внутренний двор выстроенного буквой «П» многоквартирного дома, особенно тихий в остывающее под вечер время.

— Да не заряжен он, блять...

Весь Крысолов так и намекал — ну проверь. Потому что, ну, интересно же, а что будет, если разъебать сказке череп.
Но Терри на подъёме чувствовал себя Гамлетом, и нахуй этот коп ему не нужен, ему никто не нужен. И упёр пистолет себе под подбородок.

— Пиздец, не делай этого, ебанат...

Впрочем, весомых доводов против у Крысолова нет — если Терри не убьёт пуля, то убьёт пыль, он принадлежит смерти и на нём её печать. А кидаться банальными утешениями не хотелось — они бы только ранили.

Бледное лицо парня перекосила усмешка, будто кто-то извне дёрнул за нерв.

— Сделаю. А ты посмотришь. Это всё, чего я заслуживаю: чтобы мою смерть увидел только полицейский уёбок, которому похуй. Так даже лучше. Подходящий финал для такой жалкой жизни. Меня всё устраивает, наконец-то меня всё устраивает...

Руки, удерживавшие пистолет, подрагивали от нервического возбуждения — Терри на самом деле всё устраивало, наконец-то он чувствовал, что его жизнь под контролем, тяжким, стальным, неотвратимым, как дуло пистолета.

Терри дёрнулся на щебетание Финиста, но не сбился — это он тут человек с пистолетом и никто другой. Это, бля, они танцуют под его музыку. И чтобы на это указать, Терри выпалил Финисту под ноги, заставив отскочить на шаг назад.

— Уёбывай, хуесос.

Он, на самом деле, и не особо понимал, кто к нему заявился, да и хоть бы то был сам Иисус Христос, внушающий кротко и проникновенно: «Не ввергай себя в геенну огненную, Терренс» — у Терри была своя точка вот этого вот суженного, туннельного зрения. Он один, а везде — враждебный чёрный штиль. Кровь долбила по ушам, трясясь, всхлипывал под грудиной мокрый комок сердца — Терри так плохо, очень плохо, он устал. Кожа уже согрела дуло, и касание его было почти ласковым, как поцелуй на ночь, надёжное обещание покоя. Терри крепче сжал пистолет, оборонившись против всего мира.

Крысолов с усилием стянул с рожи непроизвольную нервную усмешку, относившуюся к старому знакомому Финисту, но которую мог воспринять на свой счёт Терри. Они втроём зависли напрочь анекдотически, типа как когда жена застаёт в спальне мужа с любовницей.

— Терри, — начал он тихо и хрипло, а исподволь пытаясь хоть как-то ухватиться за парня, — оно того вообще не стоит. Есть другие мысли.

— Какие? — Терри отвечал, просто потому что хотел разбить все доводы копа, ибо он мог, у него была на то сила. Присутствовавшие сейчас в его квартире люди виделись ему насекомыми, что убого преследуют свои мизерные цели, он же воспарил над лабиринтом.

— А ты просто опусти пистолет. Это очень простое действие, — но что-то оно было нихуя не простым. Крысолов чувствовал себя так, будто ему нужно играть в Whac-A-Mole на бешеном темпе, и наконец он просто закрыл глаз, устав следить за целью.

— Опусти.

Терри ещё глянул на Финиста, как бы ожидая ценных советов и с его стороны, и вдруг проник, что это был за пацан — хотя какая уже разница.

...всё, короче, у Терри больше нет сил выносить эту суетную хуету.

Боли больше нет.

Голова лопнула, как воздушный шарик, наполненный кровью.

Рассыпались мозги и черепки, как разноцветные игрушки.

Терри дезинтегрировался, он повсюду, на обоях и на окнах, на полу и на потолке, на Крысолове и на Финисте.

После выстрела в воздухе ещё звенело. Лежало тело, подтекала кровь. Крысолов сжал бледные губы, смотрел, как красный ручеёк бежал между половиц.

Пиздец, — эпитафия-плевок в истеричного долбоёба Терри. Впрочем, теперь он не страдает от своей нежеланной жизни. Крысолов ему вдруг позавидовал: у людей всё так легко, встал и вышел, сказки же перекручиваются в блендере до беспамятства.

Но это всё лирика, и лирику на скорости расшибает об кенгурятник бюрократический аппарат.
Терри ушёл, но Крысолов остался, и Терри даже не представлял, сколько на самом деле значит для этого мира — в бумажном эквиваленте. Много, много бумаг напишет Крысолов про Терри.

Но звено за звеном ржавая цепь заливисто пробренчала по полушариям — не-не-не, это неописуемая хуйня. Не для рапорта. Узок бланк рапорта для этой шекспировской драмы.

К тому же... Терри хоть и был накокаиненным дергунчиком, но иногда говорил интересно.
В Фэйбл-тауне зарыт клад. Терри кое-кого наебал и скрысил вес. И спрятал — что-то, конечно, взял в своё пользование, но большой остаток хотел продать. Но в норку Терри так и не вернулся — его сковало паранойей. Хуёвые были дела у Терри. Разлад с девушкой — это просто довесок, что надломил хребет ломовой лошадки. Блять, ну сам долг велел взыскать с него за похоронные услуги.

Как же всё это весело искрилось в простимулированных порошком мозгах, Крысолов не видел никаких минусов.

— Привет, Финист. Как дела?

Что ни скажи в этой ситуации — всё равно прозвучит хуёво.

— Иди сюда.

С Финистом легко вышло — действие было простое и понятное. Под взглядом единственного глаза тело юноши дёрнулось и неестественно выпрямилось, все мышцы напряглись как при эпилептическом приступе (скорее всего, это было достаточно больно, но Крысолов не вёлся на манипулятивные жалобы). Медленно и рвано Финист подтащил себя к стулу, согнулся, протянул руки и размотал ремень на запястьях Крысолова.   

Вот и всё.

— Спасибо.

Ухмыляясь, он растирал затёкшие запястья, безо всякой мысли смотря на тело под ногами. Затем прошёл на кухню, где они с Терри болтали незадолго до его истерического срыва, утёр лицо от крови и снюхал оставшееся. Очень-очень многим делам предстоит свершиться в этот маленький невпечатляющий вечер.

Отпускать Финиста просто так, разумеется, нельзя, но держать его на поводке не было никаких сил. Да и настроение не то — холодный мертвец нагнетал. 

— Финист, — вернувшись, Крысолов стал напротив, рассматривал юношу, глядя сверху вниз, — испугался, да? Запачкал тебе Терри хороший костюм. Надеюсь, ты не сильно на него зол... Мне похуй, что ты здесь делаешь — давай будем оригинальными, а прогонять этот настоебавший нам обоим сценарий не будем? Эти незабываемые десять минут сделали нас троих немножечко роднее.

Он подошёл к низкому дивану, работавшему тут вместо кровати, взял с него жёлтую в пятнах простынь и, провозившись, закатал в неё тело. Кровь быстро пропитала ткань.
Крысолов дёргано глянул во двор — света в окнах всё меньше, город засыпал.

— Поехали, покатаемся. Уверен, мы стали для Терри самыми близкими людьми.

— Не ссы, Финист. Поздно беспокоиться. Посмотри на Терри — он же не беспокоится.

Нет, лишний раз смотреть на Терри не хотелось. Хотя Крысолову было интересно, что тот почувствовал, когда адский ствол взорвался у него под подбородком — вот только эта самая секунда интересовала. Но Терри не интересовало даже такое.

Надо было собираться, но прежде Финист подал непозволительно здравую мысль: затереть следы. Крысолов ещё раз оглядел комнату: кровь раскинулась по ней узором тёмной тайны. Как тут сразу сказать, кто прав, а кто виноват? Тут придётся посмотреть не один час, подумать.

— Да в пизду эту уборку. Мы что, мышки Золушки?

Крысолов поднял свой пистолет, проверил — ещё заряжен, — и убрал в кобуру на поясе. Взвалил тело на плечо, кровь капала на пол и пятнала серую рубашку униформы. Глянул на Финиста: тоже грязненький, но сойдёт.
Всё вместе это выглядело и смехотворно и устрашающе. Но чем дальше, тем меньше Крысолова заботили условности. Он входил в раж. Ему хотелось нарываться на проблемы, всё больше и хуже.

Послав Финиста вперёд, Крысолов закрыл проклятую квартиру, как будто дверь могла удержать за собой все их проблемы, и медленно спустился следом, неся Терри — тяжёлого, ведь его несчастная душа и правда не отошла на небо, а осталась внутри мёртвой оболочки, как узник в Железной деве, сгнила и разбухла.

Стоило им приблизиться к полицейской машине, тут же запершило радио, как будто ожидавшее его в засаде: из участка требовали справки, где Крысолов так долго проёбывался. Если бы они увидели то, что видел он, то... а, впрочем, они бы ничего не увидели...

— ...тупые ублюдки. Нам не стоит разговаривать с ними. Садись, — указал он Финисту на переднее сиденье. А Терри — в багажник. Хотя с чего бы, Терри — не какое-то снаряжение для кемпинга. Он мог бы полежать и на заднем сидении.

Сев за руль, Крысолов случайно глянул в зеркало и охуел от своего страшного мертвецки-бледного ебала. Приятель-Зеркало врать не станет: совсем нехорошо и даже как-то опасно.   

— Держи, — поддавшись неясному наитию, он вынул свой пистолет из кобуры и вложил Финисту в руку, вырулил на шоссе и включил мигалку.

Под визг сирены порывы ветра сбивались и шматами влетали в салон. Какое-то время Крысолов справлялся отлично: полупустое ночное шоссе давало место для манёвра. Ему действительно нравилось управлять этим тяжёлым куском металла — а точнее, делать с ним то, что не следует, гнать за пределы это нелепое творение рук человеческих. Все же ждут на F1 только то, когда слепок миллиардов долларов и человеческих сил разлетится на несообщающиеся молекулы, и те покатятся, как порванные бусы.

Он понял, о чём толковал Терри, о чём был Терри: это была страсть саморазрушения, последняя земная любовь. Невесомость, обретаемая в падении в бездну. В конце будет очень-очень больно, так же больно, как когда сгорает слой за слоем в полёте через атмосферу, но сейчас — сейчас они упивались властью над собой и непричастностью к законам мира. Даже законы физики не в курсе, где они сейчас — снова как в сказке.

Над чёрной полосой фонари горели через раз, а вскоре стихли и последние, и он с Финистом могли видеть только то, что освещали фары, будто погрузились в подводной лодке на кошмарное дно.
Но нет, они ничего не могли видеть: всё едино на такой скорости.   

— Надеюсь, мы умрём.

Скромный, непритязательный боллард, оттеснённый на окраину разросшегося мегаполиса, стоял последним в ряду — их было трое, но двоих что-то смело с этой земли. Никакой нужды в этом болларде у города уже не было, дальше шоссе вело в никуда, но он всё равно был здесь.
И он был здесь, когда в него влетела полицейская тачка, сминаясь об коротыша, как консервная банка. Затем она отскочила в сторону легко, как шарик в пинболе, с пронзительным скрипом резины провернулась по кругу и направилась обратно на город, в точку, где ещё можно было рассмотреть какие-то разноцветные огни. 

— Ебать. Ты цел, Финист?

Крысолов сплюнул кровью, поморщился. Впрочем, он даже не лишился ни одного зуба. Как-то обидно, знаете ли.

Фары разбились, света не было, и земля слилась с чёрным небом, где звёзды были далёкими и маленькими, как крапинки.

— Всё нормально.

— План хороший. Даже красивый. Но я, может, и не против, что они меня запрут. Знаешь, карцер — это не так уж страшно: там тихо, никто не мешает. Есть возможность отдохнуть и подумать, а такая возможность была большой роскошью во все времена.

Непонятно, говорил Крысолов всерьёз или нет, но, впрочем, он вскоре вылез из машины и, размотав мертвеца из савана, пересадил того вперёд. Гротескный его вид — снесённое навершие черепа и вскрытая улыбка, — был насмешкой над любыми планами и чаяниями. Но это вид, а ему самому было всё равно.

По прямой линии шоссе они отходили всё дальше, рядом канистра хлестала бензином. Крысолов отбросил мерцавшую в темноте сигарету, и язычок огня, как маленькая весёлая собачка, побежал по следу, и вскоре нефтяно-чёрное полотно дыма затянуло небо, как занавес, и это можно было бы увидеть и с другого края города — ради такого, конечно, стоит сжигать машины.

В кафе было ожидаемо пусто, то, что здесь было, называлось призрачным осадком — непонятные люди, которые не сошлись бы в одном месте ни при каких других обстоятельствах, кроме как посреди ночи в маленьком придорожном кафе.

Пахнущие бензином и въевшимся в ткань и волосы кровавым духом, бледные полуночники — к ним, конечно, стянулось всё немногое внимание, что могло, но то, кажется, было не значимее недоверчивых оглядываний.

Подошедшая молоденькая официантка, похожая на испуганную зайку, нерешительно теребила в ручках блокнот, поглядывая то на Крысолова, то на Финиста со смущением и любопытством.

— У вас... у вас кровь.

— Где?

— Ну... везде.

— Ах это... Ну, мне ещё повезло, в отличие от трёх других полицейских. Мы преследовали его через весь город. Не смотрите, что он мелкий — этот сукин сын опасен. Вот такие длинноволосые хиппи врываются со своими обдолбанными друзьями в дома и вырезают семьи, просто ради забавы, они не берут ценностей. И у этих дикарей ведь даже пистолетов нет — им плевать, они берут кухонный нож, которым ты ещё вчера нарезал сельдерей. На стенах рисуют кровью пентаграммы, отрезают головы, потом всё в крови — это их жизненная философия... Просто отвратительно, после такого дом будет сложно продать.
И слава Богу в нашем штате пока что всё в порядке с правосудием, и таких отморозков ждёт то, что они заслуживают — смертная казнь.

Глаза зайки остекленели — скорее всего она и не особо вникла в рассказ, её мозг отключился уже заранее, от всей этой крови, что эти странные люди оставляли за собой, пачкающей белый столик и стулья.

— Мы будем есть блинчики.

Развернувшись как механическая кукла, официантка ушла и как-то долго не возвращалась — как будто мысль, что нужно вызвать сюда ещё больше полицейских, показалась ей очень вдохновляющей. Но нет — она всё же принесла заказ, сбросила его на столик и ничего больше не сказала: наверное, чары первого ошеломляющего впечатления спали, и теперь они в её глазах были просто нежелательными проблемными посетителями. 

Крысолов вытянул ноги под столиком, потянулся, жмурясь от приятного ощущения в теле. Они были где-то, а теперь они здесь, и как они оказались здесь — всё это было так не важно, и ему это нравилось, даже если это всё не будет правдой.

— Придётся искать новую машину... которая бы отвечала нашим потребностям. Раз уж теперь мы можем выбрать...

Не всякую машину интересно водить, нужна красивая, которую и разбивать жалко. Фиолетовая или бежевая... Или чёрный «линкольн», как в каком-то фильме...

— Вот ты говоришь: зачем убивать себя? А ты представь, как это ощущается: разом сбросить со своего горба шаткое нагромождение прожитых дней. Пока остальные нагружают себя, как вьючную скотину, ты отказываешься терпеть эту херню, говоришь «хватит» — и всё получается именно так, как ты говоришь, может, впервые получается именно то и так, как ты задумал. Приобретать, владеть — это неплохо, но разрушать, отказываться — это как-то честнее по отношению к себе и чище, это завершение, освобождение...

Крысолов говорил, методично ломая вилкой блинчик на всё меньшие и меньшие кусочки. Есть не хотелось, напротив, хотелось сохранять эту лёгкость, истончение тела, ощущение, как будто наконец-то хорошо проблевался.

— Мы к чему-то подобному можем прикоснуться, только когда совершаем что-то непоправимое, а в нашем бесконечно-сказочном случае найти что-то, на что было бы не поебать, непросто.

А потом они окажутся где-то очень далеко, где-то... зависит от того, какое место смогло бы их выдержать.

— Но ты... не бойся. Всё будет нормально, — он перегнулся через столик и неловко потрепал Финиста по голове.