К О Н Ц Е П Т  //  П Е Р С О Н А Ж

У неё не было имени. Был лишь шёпот, на который отзываются мужчины. На языке навечно привкус мха и тёмных вод. В сказке её называли Мавка. В городе — Лея. Внутри она была мертва, давно, там в мифах, такой же воплотилась в Фейбл-тауне.   

Она появилась весной, когда город ещё не сбросил с себя серую кожу зимы. На ней было старое, но чистое пальто, и босые ноги — в марте. Она сидела на ступенях вокзала и пела, глядя в никуда. Её голос был странным — тонким, почти детским, но за этой чистотой таилась что-то старое, нездешнее. Он прилипал к ушам, как мёд к пальцам. Оставлял след, завораживал.   

Первым её заметил парень из вокзального ларька. Через три дня он ушёл с работы. Через месяц — шагнул с крыши торгового центра. В прощальной записке было всего одно предложение: «Она смотрела на меня так, будто я умер до нашей встречи». Хранители не связали это с хрупкой девчушкой, ведь она была у них, училась быть новым человеком. Ей приходилось играть, прятать свою натуру поглубже, в болотную стоячую воду души, вывернуться наизнанку, притворится настоящей, чтобы не поняли и хлопать большими детскими глазами, чтобы поверили. Сработало. Однушка, пособие, попытки начать заново, но... Скромной суммы едва хватало на жизнь, и она вышла на улицу петь. И ее голос звенел, звал, завораживал.   

Лея быстро поняла, как устроен город. Она пела в интернете, работала на камеру. Мужчины платили за её смех, за взгляд, за слова, в которые хотелось верить. «Ты один у меня такой», — шептала она, и каждый верил. Ей было легко. Они всё делали сами. Она лишь звала. После был клуб, где танцевала уже не ради денег, от скуки, выплескивая на сцене все, что таилось внутри —  неживое, дикое, темное, но людям нравилось. Гибкое тонкое тело извивалось змеей, языками пламени, ломалось ли марионеткой. Не соблазн —  недоступность. И за это платили дороже.

Потом были свидания. Короткие, долгие. Она танцевала, как вода — мягко, неотвратимо. Иногда пела. Всегда уходила первой. Через месяц, а иногда и через год, её находили. В их глазах была пустота, как вирус, как болезнь, которой она заражала сердца. Она не убивала. Никогда. Только звала. И они шли. Бежали. От себя. От мира. От пустоты.   

В памяти у неё было болото, в котором она умерла. Озеро. Холодная вода, пахнущая железом. Лунный свет, дрожащий на глади. И мужские руки. Грубые. Безжалостные. Затем — крик, что сменился клекотом. А дальше чернота. Потом голос. Свой собственный. 

Она не спала. Мавка никогда не спит и это тоже сводит с ума. Не чувствует тепла, ни вкуса, ни боли, только мужчин. Только касания, липкие, жадные, жестокие или нежные —  все равно, лишь бы хоть миг не быть мертвой. Мавка забирала чужое тепло, пока это было не заметно.   

Сначала ей было интересно. Мужчины в городе были другими. Хищными, но глупыми. Они влюблялись за одно касание. Падали на колени за взгляд. Преподносили ей сердце, словно подарок. Однако скоро город стал тесным. Её квартира — больше, но все такой же мёртвой. Цветы вяли за день. Звонки не прекращались. Она выбросила телефон, запечатала почтовый ящик, запретила приносить посылки. Она смотрела — и видела не людей, а воду. Ил. Пузырьки. Тишину, в которую уходит всё живое.  Иногда она выходила к озеру в городском парке. Входила в воду по щиколотку. Смотрела, как её отражение дрожит на поверхности.

Однажды она заплакала. Слёзы были холодными, как вода внутри. Она стояла там, босая, и шептала:

— Я не хотела. Я просто ждала. Хотела, чтобы кто-то пришёл. Чтобы кто-то остался.

На лавочке у озера сидел слепой мальчик. Рбенок с тростью, что слушал, как ветер играет листвой, но услышал исповедь.

— Ты грустишь? — спросил он.

Она кивнула, но после поняла, что это бессмысленно.

— Я одинокая.

— Я тоже, — сказал он. — Но мне не скучно. Я хочу жить. А ты?

Она молчала. Долго. Так долго, пока мальчик не ушел. И уже когда ребенок не мог услышать зазвучал тихий ответ: 

— Нет, — сказала она. — Я не хочу больше.

Она ненавидела блядского Сказочника, кто создал ее такой. Кто выбрал из всех легенд самую отвратительную, безжалостную, безнадежную. Кто сделал её красивой и проклятой. Она не хотела быть трагедией. Хотела быть девочкой. Со смехом. С глупыми желаниями. С настоящей болью. С жизнью.  Но теперь она была голосом. Призраком. Голосом, который слышат во сне. Образом, который не уходит из головы. И каждый раз, когда кто-то влюблялся, ей становилось холоднее. Когда кто-то умирал — она теряла частичку себя. Она стала пустотой в теле из плоти. Гулкой, как озеро подо льдом зимой. И тогда осталась только надежда, что весной лед тронется, ломая хрупкие кости, даруя свободу. Что-то должно произойти. Хоть что-нибудь... И она ждала. 

Д Е Т А Л И  //  У М Е Н И Я

Зов сирены — звук, что проникает под кожу, медленно вытесняя волю. Его хочется слушать снова и снова, как любимую песню, заученную наизусть. Он сладок, он вызывает привыкание с первой дозы, он разъедает мозг и ломает личность. Действует выборочно на выбранную жертву, для всех прочих просто красивый чистый голос.

Отредактировано Mavka (10.06.2025 16:09:08)