Она стояла посреди прокуренного зала, среди колышущегося моря людей — неподвижной тенью. Клубы дыма, как ядовитые испарения болот, обволакивали её, обтекали и плыли дальше, отравляя разум и тела людей. Мир вокруг пульсировал, таял, теряя связь с реальностью.

"Смотри же на меня!"

Маленький хищник замер перед прыжком, не сводя немигающего голодного взгляда со своей жертвы, что ещё даже не подозревала о полученном статусе. Терпеливо и осторожно она кралась к нему, опасаясь спугнуть слишком пристальным вниманием, но сейчас можно. Сейчас смотрят все — десятки глаз, десятки лиц оторвались от своих кормушек и уставились на сцену, где сиял итальянский сладкоголосый херувим. Её глаза блестят азартом и предвкушением, что так легко спутать с восхищением.

"Смотри смелее, вот же я!", — шепчет мысленно, уже поторапливая себя: её терпение на исходе. И в какой-то момент их глаза встретились. И Мавка, не раздумывая, бросается в чёрную пустоту, в неизвестность, в бездну. Смоль взгляда напротив прячет зрачок — безлунная ночь.

"Всё, как мы любим" — смеются по-детски пухлые губы недетской улыбкой.
Поймав контакт, уже не отпустит. Казалось бы, вероятность: глаза в толпе, просто посетительница... но для неё всё началось много раньше. Случайности не случайны — не в городе, полном сказок и тех, с кем они играют.

Впрочем, однажды Рок решил пошутить, столкнув их у маленького ресторана. Без малого две недели назад, когда Лея вышла вечером глотнуть немного чужого тепла и чего-то горячительного в местной траттории. Темпераментный и горячий, вспыльчивый, как порох с перцем, парень что-то кричал на итальянском, бросаясь на вышибалу без страха, выплёскивая гнев, и боль, и призрачную надежду — на безоблачное сытое завтра.

Ещё тогда пряные эмоции кайенским перцем обожгли язык, пощекотали гортань, заставляя нетерпеливо обернуться, но с бранью и песней итальянец растворился в ночи. А её, приобняв за плечи, заслонил собой очередной дурак, желающий казаться джентльменом. Как жаль, но в тот вечер она была занята. Золотое правило — не кусать от двух тортов сразу — сказочная соблюдала неукоснительно. Как ускользают два зайца от острых маленьких зубов, ей приходилось познать на себе, тоскуя голодным нутром до следующей ночной охоты.

Потом девушка обошла бар за баром, ищейкой вынюхивая след из пряностей и страсти. Адрес, телефон, привычки. Что ел на завтрак и почему в карманах ветер, сколько порогов оббил и какие проклятия бросал в спину капризной удачи. Через неделю Мавка знала о нем все.

Маленький варан, она не обладала скоростью гепарда — не ей бегать по саванне, ломая хребет прекрасным антилопам. Не было и яда кобры, чтобы одним укусом уложить в секунды. Было лишь терпение. Найти слабину, пустить свой яд и ждать. Таков был план, но...

Змея танцует, послушная звучанию флейты заклинателя. Тонкое тело подхватывает ритм, звенит созвучно стонущим болью под пальцами струнам. Вот мягко поднимается вверх изящная рука, рисуя невидимые узоры взмахом кисти. Баре гитары — и вторит ей вторая. Акорд дрожжит, казалось бы, внутри, и гнётся под порывом ветра тонкий силуэт, как язычок свечи.

"Кто кого поймал, скажите мне на милость?"

Шаг маленькой ножки на мягкую кожу табурета оставляет оттиск острым каблуком. Человеческая кожа ведёт себя так же — но это потом, потом... Еще шаг — и носок туфли со звоном опрокидывает чью-то рюмку. И вот уже маленькая балерина из шкатулки замирает на миг в выверенном до миллиметра арабеске. Её подложкой — круглый барный стол. Мелодией её шкатулки — тоскующая душа солиста. Глубокий голос льётся в тёмную душу, подчиняя ритмом. Эмоции — щедрые, искренние и горячие, как слёзы, — согревают без касаний. И, прикрыв глаза, Лея танцует под этим дождём, впитывая солёную каплю за каплей. Подпевая каждой ноте пульсирующим ритмом звонкого тела. И дождь превращается в бурю, ей вторят градины — удары каблучков о гулкое стекло. Беснуется внизу толпа, бурлит, кипит и дышит зловонное болото парами алкоголя. Зеленоглазая не пытается украсть чужую славу, о нет!

"Это твоё время, блистай! Я буду зеркалом тебе — всмотрись в меня!"

Летит на пол чёрная косуха, отброшенная широким нетерпеливым жестом гитариста, и с покатых девичьих плеч стекает краской тёмный плащ. Смятым листом бумаги падает рубашка, обнажая карту узоров на поджаром, сильном теле — и Мавка поощрительно смеётся. Вызов принят!

Сперва одна бретелька опускается до локтя, дерский мазок кисточкой запястья, затем вторая — и жестом фокусника тонкое кружево уже реет белым флагом над головой. Капитуляция твоей мелодии. Прими победу! Замах, бросок — и бабочка полупрозрачного бра падает у ног бродячего артиста.

"Посеешь искру — пожнёшь пламя. "

Мавка тянется к теплу. Сквозь зал озябшие руки. Шагнула бы в этот костёр, не опасаясь сгореть. Только как ловец всегда знает меру. Слишком сладко — и станет скучно.

Взорвался овациями душный зал. Ему рукоплескали стоя, закрывая маленькую фигурку. За её первым подарком на сцену кто-то сердобольный бросил шапку к ногам итальянца, и признание обрело материальный вес — помятые зелёные купюры.
Самое время растаять в толпе. Блуждающий огонёк не по погоде летнего платья мелькнул у барной стойки, махнул подолом, как хвостом, у двери бесполезной курилки. Зелёные смеющиеся глаза в последний раз поймали чёрный глянец — и растворились в полумраке бара.

Отредактировано Mavka (17.06.2025 23:56:59)

Хрупкая фигурка выскользнула в тёмный переулок, и неторопливо зацокали каблуки по мокрому асфальту. Дождь мелким бисером барабанил по лужам — серый, неотвратимый, монотонный. Словно разделял берлинской стеной два мира — звенящую энергией и драйвом жизнь растревоженного улья-бара и безысходную, унылую реальность повседневности. Словно уговаривая отринуть все ухваченные в душном, шумном зале эмоции, слоями краски смывая с тела весь налёт эйфории двухнедельной гонки.

Мавка знала, что охота подходит к концу, но вместо привычного удовлетворения внутри поселилось незнакомое, царапающее чувство предопределенности сценария, чревоточцами подгрызая её триумф. Взгляд чёрного опала с россыпью безумных всполохов был безраздельно отдан ей — сквозь толпу, поверх других восторженных и пьяных глаз. Они уже разделили этот вечер на двоих. Разве может быть большее единство двух, чем среди колышашейся людвы натянутая нить неразрывного контакта, как трос над пропастью для маленького танцора?

Она играла, как обычно, но музыка итальянца забиралась под кожу, заставляла холодную кровь вскипать маленькими пузырьками восхищения и щекотала изнутри, как шампанское. Легко кружила голову и пьянила. Слишком сладко, чтобы отпустить после. Нет, нет, нет, она послушна и законов не нарушает, никаких больше убийств, что могут ниточкой привести к ней. Только если так пойдёт и дальше — звонкоголосый негодяй рискует быть пленённым насовсем.

— Глупости, — топает капризный каблучок, поднимая россыпь брызг. — Просто очередная красивая игрушка. Голод любое блюдо делает аппетитнее.

Лгать себе она умела отменно — не только пудрить мозги мужчинам. В шумной толпе касания неизбежны: словно дань с прихожан священник, она собрала от каждого понемногу, насытилась — и сейчас лишь ожидала свой десерт для прекрасного завершения вечера. Изысканный и пряный: ледяная крошка неизгладимой тоски и жгучий чили темперамента. Рот невольно наполнился слюной, и Мавка обернулась на невзрачную дверь позади.

«Ещё немного — и ты будешь мой. Беги, не беги — неизбежно.»

Ноги привели её к мосту — единственному яркому пятну во всей этой потрёпанности и обветшалости, нетронутых реконструкцией. Зато здесь была река, и она уносила непрошенные мысли — стоило только подольше всматриваться в бурлящую стремнину.

Малышка забралась на поручни моста и принялась ждать. По её расчётам — ещё пара выходов на бис и пора забирать причитающийся гонорар. Деньгами паренька жизнь не баловала, а штаны поддерживать чем-то нужно. Она уставилась на воду и проплывающий мусор, машинально мурлыкая мелодию самой первой песни.

Тоска, что рвётся на свободу — такая тонкая и звенящая, но даже в ней не было обречённости. Так свежо. Такой восхитительный баланс. Она сидела на перилах, как на грани между лёгкостью и падением — спина чуть согнута, ладони опираются о равнодушный металл, не чувствуя холода. В такт мелодии покачивается туфелька, будто колеблется между тем, чтобы упасть или остаться. В этом движении — вызов, скука и бессловесный флирт. Всё её тело будто говорит: «Я здесь по своей воле — и в любой миг могу уйти.»

Сквозь тихий шелест дождя — торопливые шаги выдёргивают из размышлений.

«Так быстро?» Шаги замедляются, и сказочная кривит губы в ироничной улыбке:

"Не бойся, я даже не смотрю, отдышись. Давай сделаем вид, что не было спешки."

Ждать, не оборачиваясь — та ещё пытка. Хочется собрать с живого лица каждую крупинку ярких эмоций. Итальянец не скрывает их — такой ещё юный, свободный, что сводит пальцы от желания.

«Ну же, ближжжже!» — змеёй шипит внутри убаюканная жажда. Болотная проигрывает борьбу ровно в тот момент, когда голос херувима мазком меха проходится по коже. Одно слово. Робость и надежда небрежно перечёркивают намеченный до мелочей сценарий.

"Что же ты делаешь?.." — глаза распахиваются от удивления. Она дала ему трофей, контрамарку для наглости без флирта, откуда такая робость? Не распускает руки, не шутит пошло...

И взглянул, как в первые раза
Не глядят.
Чёрные глаза глотнули взгляд.
Вскинула ресницы — и стою.
— Что, — светла? —
Не скажу, что выпита до тла.
Всё до капли поглотил зрачок.
И стою.
И течёт твоя душа в мою.

И сама Лея молчит, растеряв заготовленные фразы. Тишина, разделённая на двоих. Лишь дождь барабанит по лужам, по оголённой груди, что едва заметно парит в тусклом свете уличного фонаря. Вобрать в себя этот мускусный запах, сколько хватит лёгких. Мавка прикрывает глаза и начинает петь. Та самая первая песня, что не дает ей покоя.

Пронзительная мелодия звонким девичьим голосом льется, овеянная тёмной вуалью прошлого. Так тянется ожидание прихода её палача и стража. Срывается на низкий тембр — ярость пойманного в клетку зверя, которого хотят приручить клеймом; пронзительный скрим — когда раскалённый крест плавит нежную кожу; и нежный шёпот утешения её мучителя, что стал единственной лаской на долгие годы.

И сквозь всё это тонкой красной нитью — надежда, что кто-то придёт. Надежда на свободу. Кавер от сердца к сердцу, не сходя с перил моста. Почему? Она сама не знала. Её танец видели сотни и сотни. Её пение досталось единицам.

Меж ними всё так же тишина и клубы пара от горячей кожи — всё меньше и тише.

"Какое расточительство тепла, мне отдай!" — хмурится, кусая губы. И следом приходит непрошенное: "Замёрзнет ведь."

Девушка поднимает взгляд, жадно всматривается в бледное лицо музыканта. Даже смуглость кожи не скрывает усталости.

"Да ты еле стоишь на ногах, глупый!"

Один её поцелуй, одно касание — содрать пригоршню тепла, не больше, и это сломает паренька.

"Ну и пусть. Домой нельзя — годы рабства научили. В гостиницу не позовёт, романтик… Собрать бы языком каждую капельку, вдохнуть жар неискушённой души — и бросить остывать на этом мосту. Сам виноват!"

Но что-то внутри упорствует и тихо спорит:

"Ну уж нет, не ради этого я кралась тенью за тобой. Это и не забота вовсе — просто желание продлить игру," — твердит себе, вдыхая с паром пряный запах.

— Красивая песня, настоящая, — как и ты сам, говорят глаза. И следом, робко:

— Я тоже немного сочиняю. Гитара дома… Хочешь послушать?

«Я сошла с ума, не иначе. Забрать своё и бежать, бежать, не оглядываясь!» — но голод держит её крепко, крепче страха. До боли сжимаются побелевшие от холода тонкие пальцы на перилах моста. Рука соскальзывает, лишая хрупкого равновесия, и с тихим ойком Мавка клонится назад — к пропасти над рекой. Словно тело само выбрало за неё побег от мучительного плена.

Отредактировано Mavka (22.06.2025 18:18:05)

Каждому — свой ключ: полуулыбки, полувзгляды, недомолвки и изящные фразы. Сейчас же незнакомец цунами искренности сметал хрупкие конструкты ритуалов и манипуляций. Раз за разом обезоруживал — и всё тоньше становилась её броня.

"Откуда такая нежность?" — глядит растерянно, захлёбываясь в шквале чужих эмоций.

Восхищение, обожание, желание обладать — всё это просто и знакомо, многих губила её показная невинность, хрупкость. Да будь это комплексы или страх не соответствовать, что потом обернётся жестокостью — местью за собственную уязвимость, застывшую в страхе — всегда узнаваемо. Но сейчас всё перевернулось. Он стоял рядом, не касаясь, словно снежинку боялся растопить.

И тут же — гордость. Всполох в монотонном шуме дождя. Взлетают и звенят капли на чёрных завитках прядей, вызывая ответную, понимающую улыбку. Гордыня — великолепный порок, годится. А следом? Что ещё? Снисхождение? Не разобрать. Эмпатия сбоит, отказывается принимать реальность. Родителей она не помнит даже. И в простых словах мерещится забота. Это он о ней, что ли, печётся? Или боится за себя?

Ах, как хотелось бы скользнуть пальцами в эти лихие, мокрые вихры, вскрыть эту загадочную душу острым стилетом, что прятался под плотной лентой чулка, и рассмотреть каждый импульс, всякий порыв этой юной души. Только не успела. Всё шло не по плану. Выбивало почву из-под ног, лишая равновесия. Маленький, но матерый хищник оскальзывается в погоне за добычей — и летит душа в тартарары! В реку, к чёртям!

"Акелла промахнулся" — насмешливо звенит голос в голове, но тает серой пеленой, как сигаретный дым в струях дождя. Тепло и горячая искренность стирают его. Лишь скальпелем полоснул чужой страх, рассекая бледно-мертвенную душу, в обмен на тихий выкрик боли. Юноша наживо срезал кокон заскорузлого цинизма, выпуская наружу что-то живое и ранимое. Цепляются тонкие пальцы за мокрый рукав косухи, чтобы не прикоснуться к живой коже, не забрать лишнего. Сам — не ведая — дарит ладонями жар и сорванное дыхание, сбившийся метроном в груди.

— Ты... испугался? — тихий, неверящий вопрос, взгляд — растерянный — скользит от зрачка к зрачку. — За меня?

"За ту, что умерла и возродилась заново, что сожрала других заживо? За меня? Кто хочет выпотрошить тебя и бросить? К дьяволу, ты ведь не знаешь... но я всё ещё незнакомка. Откуда такая нежность?"

Юноша воевал с внутренними демонами — не с высотой, не с рекой, не со случайностью, а с кем-то глубинным и мрачным. Со своим прошлым. Самым опасным, неотвратимым. Демон прошлого отравил каждого — смертного или сказочного. И кажется, только что итальянец выиграл сражение, пусть и не войну. И тем пробудил чужие неузнаные тени на дне.

Она искусно плела сети, чтобы поймать, а пеленали её в касания — торопливые, трепетные. Она строила план, а он рвал его снова и снова, раз за разом, и дарил ветру. Она ломала его робость, а он отвечал трепетом. Её тело играло само, без правил — пусть и невольно — но каждый промах умела обратить в выгоду. Только сейчас, пойманная, всё ещё падала в его руках, падала в бездну неведомого, на тропы, где никогда не ступала. Сладкоголосый херувим обезоружил её хитрость и взял в плен живого тепла, связывал по рукам — не ведая. Ни капли пошлости при огне внутри. Не впервой ей ощущать напряженный член у бедра, но впервые глаза напротив без пленки мазутной похоти. 

"Ты ведь получил свой приз. Почему не заберёшь?"

Каждое касание ладоней обжигает кожу щек и те вспыхивают румянцем. Дыхание так близко, и охотница не знает — укутаться в него или сбежать, потереться кошкой о дышащую паром грудь или оттолкнуть её. Пока ещё может выбирать — но не решается. Пока зверь внутри не выпустил когти, лишая контроля её и жизни — его. Выскоблить бы жар из костей, раздвоенным языком вылакать последние крохи тепла.

— Безумец... — шепот подарен ветру, взгляд — реке. В нём голод разливается холодной сталью, выцветает до сизых туч. Мёртвое сердце трепещет, вторит ритму музыканта, доказывая, что живо. Его запах для неё — и причастие, и приговор. Заставляет жадно хватать ртом воздух, наполняя, проникая глубже. Каждое касание — удар в колокол в храме искушения. Жажда ползёт по горлу, как языки пламени по тонкой ткани. Сгорает в чужих руках, теряя рассудок. Прильнуть бы к этим шепчущим губам, пригубить — самую малость. Знает, что обман. Знает, что не остановится, пока не станет поздно. Она ещё не убивала. Но так, как сейчас — не хотела никогда. А следом за желанием приходит страх. За него ли? За себя?

— Слишком близко, — тише шепота, полустон на выдохе, — отпусти.

Мотает головой, споря — с касанием ли, с собой ли. Сделать бы глоток, залпом, до дна, как молодого вина — опьяняит куражом, смочит гортань свежестью. Только пустой сосуд разобьётся о равнодушную брусчатку с тихим звоном. Почему же ощущение — будто загнана в угол? Почему так хочется сбежать? Лея выкручивается ужом из рук — верткая, не поймаешь. Каблуки со звоном вбиваются в мокрый камень моста.

Получив свободу, девушка делает несколько шагов — и замирает. Ещё шаг, чтобы расправить плечи и обрести контроль. Тонкие пальцы сжимаются в кулак и душат голод. Она владеет им, не наоборот.

"Моя игра. Мои правила."

— Я в порядке, — тихо через плечо, убеждая саму себя. Кривит губы в горькой улыбке. Врать себе — высшее искусство. — Спасибо, что поймал.

С каждым словом голос крепнет, набирает силу. Вдох. "Река, сестрица, помоги!" Танцующее па на каблуках — и улыбка, обращённая к итальянцу, становится дерзкой.

— Бейби? — иронично ломается изгиб брови. — А что, если постарше тебя буду, мабой?

Ни следа от прежнего испуга. Покинув чертог соблазна, приструнив тьму, она вновь танцует. Дразнит блуждающим огоньком — но в руки не дастся. Шаг спиной вперёд. Покачивается на шпильках, как канатоходец под куполом. Вот-вот сорвётся.

"Осмелишься пойти за мной? Рискнёшь поймать ещё раз?"

— Или ты грозного папочки испугался? — в словах вызов. Без насмешки. Почти нараспев, пробуя мотив на вкус.

Ещё шаг, не отрывая взгляда от сладкоголосого херувима. — Догоняй! Шпилька бьёт о камень, задавая ритм. Голос — тонкий и звонкий — отражается от мостовой, дробится в лужах. Сейчас это просто песня. Чужая, лишённая дурмана, но не жалящей иронии. Игра ради забавы. Ныряй!

My daddy's got a gun
You better run...
My daddy's got a gun
My daddy's got a gun
My daddy's got a gun
Ha-ha-ha!

— Не донёс меня аист до родителей, по дороге уронил, — отсмеявшись вместе с песней, девушка равнодушно пожимает плечами. — Хранители опекали, наставляли, да всё равно колючка выросла — вместо садовой розы.

Щурится, как от солнца — но внутри ледяное предупреждение: "не смей жалеть, а то пощады не будет". Миг — и сменился ветер, прогоняя колючую стужу.

— Теперь я сама по себе. Но сегодня... может быть, с тобой.

Отредактировано Mavka (02.07.2025 17:59:20)