//flying in circles, just trying to land
Что такое год? К году маленькие дети могут сказать первые фразы, могут встать на ноги и пойти, могут делать лишь малую часть вещей, нужных для жизни. Королеве год. Подсчитанные на пальцах месяцы, оборванный лист из отрывного календаря – она стоит на своих двоих, держит тонкими пальцами увесистый ежедневник, папку с каким-то делом и скомканную карту. Ей почему-то верят почти сразу, доверяя такую сложную работу, будто бы в её неестественном желании быть удобной есть некий баланс. Выгода. И осознать это тяжело, невыносимо тяжело. Так, в зеркале, было существо, которое за год попыталось осознать весь мир, уж не говоря о том, чтобы стать его частью. Порой, Королеве кажется, что она в этой жизни совсем одна, как небрежно потерянная реставратором деталь мозаики. Ведь ту всегда можно было заменить.

Получать нужную информацию оказало не так просто. Между копанием часами в архиве и тупым расспросом она всегда выбирает второе, тщетно путается кончиками ногтей в канве ускользающей от неё истории. Найти того, кого никогда не видели, там, где его никогда не видели – так звучала поставленная задача, выложенная на бумаге красивым почерком. Где-то в чертах города затерялась сказка, без имени и роду, едва ли кому-то знакомая, но очень проворная и шкодная. Чем не отличное занятие, чтобы занять вечно нервирующийся ум Королевы?

Её в Центре ласково называли Куинни, и она постоянно закрывала на это глаза. На всё остальное, впрочем, тоже. Ей нравится так. Так удобно. Не занимать места, не издавать шума и просто ждать нужного шанса. И шанс приходит, правда, очень странным методом. Очередная зацепка – прочь из комфортного ей места, туда, куда сама бы «Куинни» никогда не пошла добровольно. Время колышется, сменяются одни порядки на другие, и даже такая недалёкая женщина как она это понимает, осторожно ступая каблуками обуви меж стыков каменной кладки. Битой час она промоталась рядом с чертой города, в районе, который даже пах недобрыми знамениями – кислым дымом из труб, прелой листвой и чем-то металлическим, что заставляло морщить нос. Она то и дело чувствует на себе цепкий взгляд, задерживающийся на крупной волне длинных, покрывающих все плечи, волос; или на её одежде, на светлой ткани её привычного платья, на ноже, который она так с собой и не взяла. Королева спешит прочь с главной улицы, вдоль переулков, белым пятном среди рыжих кирпичных стен. Слишком яркая на свою же беду.

Кончик её носа почти клюет в пожелтевшую бумагу, сверяя адреса, улики, показания. Ни-че-го, что могло бы ей помочь. Ничего, кроме тошнотворного ритма шагов за её спиной. Если чего-то она и научилась за последний год, так это понимать, где всё-таки её ждёт опасность. И сейчас мурашки, бегущие по спине то ли дело на это, указывали. Аккуратные туфельки стучат по брусчатке нервно, прежде чем Королева выныривает из сети переулок на какую-то вовсе незнакомую ей улицу, осознавая, что дело идёт к сумеркам. Нервная нота задерживается непосильно долго, будто бы высокие тени домов и зданий вокруг смыкаются над её головой, не давая даже выйти. И здесь работает её чёртова интуиция, тянет хоть куда-то, где ощущение страха сменяется тяжёлым выдохом облегчения. Надолго ли?

//I see you hurting, I do what I can

Колокольчик на двери высоко звенит, в неожиданно приятной для уха тональности, когда женщина осторожно толкает тяжёлую дверь, скользит глазами по незнакомой вывеске. Наверняка, в чайной-то её не убьют? Запах крепкого чая смешивается с ароматом свежей выпечки и едва уловимыми нотками табачного дыма, доносящимися откуда-то из глубины заведения. Приглушенные голоса, позвякивание фарфора и мягкий скрип половиц под ногами создают атмосферу уютного полумрака. Она прижимается к стене, невольно, шагает задом наперёд, судорожно сжимая в побелевших пальцах край своего платья, вздыхает от удивления перед тем, как её спина врежется в какой-то предмет мебели – привычка. Шаги на улице стихают, заставляют её наконец опустить плечи. К чему такая паника? Почему просто не замучать преследователя в петле?

Ей казалось, что людская психика была менее… предсказуемой. Если сказка могла пережить сотни разных поворотов судьбы, не сходя с ума, то человек наверняка бы замучался от паранойи к двадцатому. Да, ей было жалко людей. Даже тех, кто не прочь был бы вытащить из её карманов всё ценное. Она всё же жмётся бедром к какой-то стойке или столу, немигающим взглядом пялится на дверь, слушает, ждёт. И дожидается. Шаги слышатся теперь за её спиной, не такие тревожные, без нажима – размеренное постукивание каблуков по деревянному полу среди столиков с кружевными салфетками и антикварными подсвечниками. Если бы она только слушала, то даже сам ритм показался бы ей знакомым, до тошноты, до боли в её одиноком сердце. Но она не слушает, успокаивает колотящееся сердце, выдыхает, разжимая бледные пальцы на бумагах, вновь прижимает их к объёмной груди. Быть может, ей всё же удалось убежать?

— Простите за беспокойство, — тихо произносит она, всё ещё не поворачиваясь, словно обращаясь к воздуху, завороженная непоколебимостью двери.

Шум крови в ушах затихает ненадолго, накатывает новой волной мурашек за белым воротником – как бы ей ни хотелось, здесь она тоже не была одна. И Королева не до конца понимает, рада она этому или нет. Может ли она попросить помощи? Или же всё-таки оступилась, и завела себя в угол своими побегами сама? В любом случае, где-то на периферии появляется знакомое чувство, скребёт пальцами по мозгу, задевая что-то важное. Сказка, не иначе. И это заставляет её чуть обмякнуть, расслабить наконец плотную струну натянутой спины. Взгляд голубых глаз косит куда-то налево, за плечо, пытаясь поймать знакомые черты раньше, чем тот подойдёт слишком близко. Осторожность никто не отменял.

— Я просто… это… — Королева мнётся, глотает слова на вдохе, отводя тонкий локоть в сторону. Объясниться после такого побега оказывается сложнее, чем ей казалось до этого, поэтому Куинни тяжело вздыхает и наконец решается развернуться. Нужно уметь бороться со своим страхом, нужно быть смелой. И не зря.

Если раньше лицо Королевы было скорее озадаченным, то за минутку-другую быстрого изучения сказки перед ней она во всю разулыбалась. Многие дни одиночества научили её узнавать «своих» даже в толпе — сказочных существ, которые так же, как и она, когда-то жили по другим законам. Работа в центре отточила этот навык до совершенства, но сейчас интуиция кричала о чём-то большем, чем просто узнавание. Что-то до боли знакомое в изгибе плеч, в манере держать голову, в самом ритме дыхания. Ей кажется, что даже причудливый завиток упавшей на лицо пряди волос ей кажется по-свойски знакомым, будто она где-то такое уже видела. Где?

Даже не заметив, как осторожно положила свои пальцы поверх чужой ладони, Королева всматривается в черты лица, и её сердце делает болезненный кувырок. О боги, не могло же ей так повезти? Треск. Облегчение сменилось каким-то другим ощущением, доселе ей не совсем знакомым. Люди бы назвали это горем. Горем от того, что последний год Королева провела каждую минуту своей жизни, скучая по тому немногому, что у неё было до воплощения — по чаепитиям без конца и края, по бесконечным разговорам ни о чём, по ощущению, что ты не одна за столом. Впрочем, даже тогда с ней никто никогда не оставался до конца. Что же сейчас?

Нужно ли ей было увериться ещё раз? Нет, конечно. Поэтому, забыв про все привычные правила приличия, она сделала пару крупных шагов навстречу и тепло обняла его, прижимаясь щекой к его груди. Бумаги приятно шуршат, сминаемые пальцами другой руки за его спиной. Фамильярно, но недостаточно, чтобы счесться крайней грубостью. Запах табачного дыма вперемешку с ароматом бергамота — до чего же знакомый, до слёз знакомый. И до конца не было понятно, кому из них это было нужнее.

— Дражайший! — голос срывается на полушёпот, и она крепче прижимается к нему, словно боясь, что он исчезнет, если ослабит хватку. — Не верю своим глазам… я думала, что сойду с ума от одиночества раньше, чем увижу хоть кого-то из наших.

Слёзы, которые она так долго сдерживала, наконец прорываются — не от горя, а от облегчения настолько острого, что оно режет изнутри. Она всегда убеждала себя, что справляется, что адаптируется, что всё идёт как надо. Не убеждала — лгала, и сама же в это верила, потому что не пристало сказке скучать за обыденностью выдуманного мира, когда можно наконец жить. Мир здешний был до безобразия жесток, вёл себя с Куинни из ряда вон плохо, и лишь один взгляд в прошлое наконец заставил вымученный фасад треснуть.

— Скажите мне, что это не очередная петля, что я не придумала это от отчаяния, — шепчет она, и в голосе слышится что-то надломленное, детское. — Скажите, что помните меня.

С кем её вообще можно спутать? Почти до нелепости длинные белые волосы, едва ли режущий слух акцент прямиком со страниц книги, всё та же привычка делать вперёд времени. Набор, который с ней будет до конца дней.  В объятиях она чувствует себя впервые за долгое время по-настоящему в безопасности. Не потому, что он может её защитить — а потому, что он единственный, кто знает, какой она была до того, как начала ломать себя, пытаясь вписаться в чужой мир. Впрочем, о второй части Шляпнику покамест было ничего неизвестно.

Отредактировано White Queen (13.06.2025 15:33:59)

Время будто замедлилось до консистенции густого мёда, обволакивая каждую секунду этих объятий тягучей сладостью воспоминаний — и Королева чувствует, как что-то в её груди, что давным-давно окаменело от одиночества, начинает болезненно, мучительно оттаивать. Его руки на её плечах, ритм сердцебиения под щекой — всё это словно осколки разбитого зеркала, которые она годами пыталась склеить в своей памяти, но они резали пальцы и не желали складываться в цельную картину. А теперь... теперь картина сложилась сама, и она настолько прекрасна, что хочется плакать от облегчения и одновременно кричать от страха, что это всего лишь очередная жестокая игра её измученного разума.

Слова проникают в её сознание как тёплый луч света сквозь плотные шторы, и она чуть приподнимает голову, чтобы взглянуть на него сквозь влажную пелену слёз. Приходится несколько запрокинуть голову, но Королева не расстраивается. Боже, как же она соскучилась по этому взгляду, по этим глазам, в которых всегда плясали искорки безумия — того самого безумия, которое здесь, в этом правильном и логичном мире, приходилось прятать под маской нормальности. Она видит, как он изменился, как этот мир наложил на него свой отпечаток, сделал осторожнее, практичнее, но суть осталась прежней — та же доброта, которая некогда приглашала её к чайному столу, когда весь Зазеркальный мир казался холодным и чужим.

— Вы... вы правы, конечно, — шепчет она, когда он осторожно разрывает объятия, и этот разрыв ощущается как маленькая смерть, но она понимает, что так нужно. Здесь нельзя стоять в проходе, здесь у всего есть своё место и время, здесь даже чувства должны подчиняться расписанию. Её ноги дрожат, когда она делает несколько шагов к столу, и она благодарна за его поддерживающую руку под локтем — без неё она бы, наверное, просто рухнула от переизбытка эмоций, от того невыносимого счастья, которое распирает грудную клетку изнутри. Куинни была такой всегда, всегда больше, чем ей стоило было. Всегда шумнее, активнее, ярче. Это тяготило, но сейчас было к месту.

Садясь напротив него, Королева ловит себя на том, что не может оторвать взгляда от его лица — словно боится, что стоит ей моргнуть, и он растворится, как утренний туман. Аромат чая ударяет в ноздри, и воспоминания накатывают новой волной — бесконечные чаепития, где время текло в обратную сторону, где можно было говорить загадками и не бояться быть непонятой. Её пальцы дрожат, когда она берёт чашку, и фарфор тихо звенит о блюдце — она всегда была неловкой в важные моменты, всегда портила идеальные картины своим волнением. Король бы наверняка расстроился.

— Столько раз представляла эту встречу, — тихо произносит она, делая небольшой глоток чая и чувствуя, как знакомый вкус бергамота успокаивает дрожь в руках. — Проигрывала в голове, что скажу, как поведу себя... но все слова разбежались, как испуганные карточные солдаты. Восемьдесят семь лет в этом мире, дражайший мой, и каждый день казался вечностью без наших чаепитий, без ваших историй, без ощущения, что я не одна за столом.

Слеза всё же скатывается по щеке, но она не торопится её вытирать — пусть будет, в конце концов, слёзы радости имеют право на существование. Улыбка, робкая и немного смущённая, теплится в уголках губ.

— Простите за... такую бурную реакцию, — мягко добавляет она, наконец справившись с дрожью в голосе. — Но понимаете ли... здесь так мало тех, кто помнит, каково это — жить в мире, где время течёт не совсем правильно. Я как потерянная пуговица от дорогого платья — вроде бы и ценная, но без остального наряда совершенно бесполезная. Глупость, правда?

Королева поднимает глаза и встречается с его взглядом, и в её голубых глазах плещется тихая надежда. Королева переспрашивает, почти робко, боясь услышать всё же отказ.

— Скажите... вы ведь помните наши встречи? Как я угощала вас вареньем завтра, а вы рассказывали о днях рождения, которые можно справлять каждый день?