Обеспеченная жизнь расслабляет, делает людей медленными, обмякшими, зажравшимися от собственной безнаказанной власти, но не таков был Кощей, не таков был и Колобок, который не мог не соответствовать, потому что не создан был для того, чтобы быть ватной булкой на подносе, впрочем, с дурниной он родился, неведомо из какого говна был слеплен — из теста, из злобы, из крошек и обиды — с дурниной рос, и эта же дурнина подстёгивала его к эксцентричным, бесстыжим и наглым поступкам.

— Это что ещё такое? — выуживал он из лифчика официантки какие-то подозрительные таблетки, пальцами цепкими, уверенными, будто знал, что найдёт, глаз у Колобка был намётан: ежели вчера был первый размер, а сегодня на чуточку больше — значит, нужно устроить проверку, и это не значит, что ему хочется тискать чужие округлости, да, хочется, но это не значит... но он потискал, уверенно, с ухмылкой, на глазах у всех, чтобы не повадно было, чтобы другие знали — Колобок замечает, Колобок карает, Колобок не спит.

— Разберитесь с ней, а я разберусь с этим, — он вкинул в рот один кружок и кивнул своим ребятам, чтобы дальше работали, — ммм, глицин, он же не работает, он вообще как вода, успокаивает только совесть.

Его костейшество приказало, чтобы всё было нарядно, с изысками, чтобы блеск люстр слепил, как проклятие, а блюд — не меньше трёх сотен, и не в его задачи входила готовка, он не знал толком, что там такое — редукция, глазировка, фламбе — но вот проверить всё на безопасность, на вшивость, на человеческую подлость — это заняло у него ещё полдня, он глотал, жевал, пробовал, катался между кастрюлями, тыкал палочками в торты, облизывал их, как бдительный комок паники, и остался доволен: гости могут быть спокойны, умереть можно лишь от обжорства.

Смачно срыгнув в тёмном коридоре, Колобок укатился в свой кабинет, чтобы выслушать о том, что всё проверено, всё подготовлено, охрана расставлена так, чтобы была под рукой, но не в глазах, полезные скелетики берегли своего хозяина, как древнюю святыню, как камень с душой, как банку с чумой.

К празднеству Колобок переоделся, нацепил рубашку свежую, пиджак блестящий, как глаз у наркомана, ботинки начистил до блеска, ремень на брюках туго затянул, поджимая обожравшиеся внутренности, в ухе у него привычно висел наушник, чтобы рация на весь зал не шипела, морду сделал как у чёрного хлеба — кирпичом, и сверил наручные часы с настенными, с видом человека, которому даже время подчиняется.

Невидимой тенью катался он следом за своим начальником, следил, как каждый из гостей давится мясом и накладывает себе всё ещё и ещё, как официанты тщательно следят за напитками, стараясь пригвоздить жопы гостей к стульям, ну и крутил башкой по сторонам в поисках врагов заклятых, старых, как боль в спине, но на речи он не выдержал и проникновенно, чуть ли не с открытым ртом, взглянул на Кощея. Хорош, богичен, совершенство! Жизнь бы отдал за него — жаль, никто не возьмёт.

Овации его встряхнули, и он снова прикинулся прошлогодней плюшкой, нахмурился и быстро подошёл к начальнику. Легко кивнув, он передал знак своим ребятам — пусть хоть за волосы тащат, хоть на ручках, но на праздник заложники явятся во всей красе. Насколько Колобок знал, они должны быть уже под правильным зельем, красивыми и послушными игрушками, гладкими, податливыми и живыми куклами, не дикими зверьками и не просто бедными детишками, а настоящей царской крови, украшением пиршества, подарком, принесённым в жертву веселью Кощея.

Бесконечные коридоры то расширяются, то сужаются, мешая Ивану отследить из какого поворота его вывели и в какой из десятка лифтов посадили. Он цепляется взглядом хоть за что-то стоящее, лишь бы был ориентир, но написанные маслом картины плывут, растекаясь по стенам и капая на пол, а лица мраморных статуй кажутся настолько идентичными, точно это одна и та же фигура преследует конвой по пятам. Настолько безличные и тяжелые должны пугать, но Иван не боится ни их, ни стражей без кожи и плоти. Будто уже видел все это прежде. Уже сражался, проигрывал, вновь сражался и побеждал. Но тогда у Царевича были верные товарищи, что подсказывали и вели к поебеде, задерживали врагов и обманывали предателей; был и меч, что лежал в руке, точно ее продолжение, — его острое лезвие могло рассечь все, что препятствовало Ивану. Сейчас же его запястья закованы в золотые кандалы и кожу под ними саднит, а тяжелая цепь волочится перед его ногами, но после уходит в руку мертвецу, давно исдохшему и все еще преданному Кощею. Что уж говорить об отравленном сознании, которое едва может сопротивляться действию зелья: явь стала сном, сон оказался явью.

— «Подлый прием, под стать Кощею», — мороз бежит по коже от одной только мысли, что Марья подверглась тому же. Но про себя Иван все же надеется, что сестра его сумела выплюнуть хотя бы часть яда в лицо стража или проглотила лишь половину. Глупо уже молиться, что Марьи здесь вовсе нет, так пусть хотя бы будет в целости и сохранности, пока Иван не придумает, как выбраться из этой ловушки.

Цепь натягивается, когда конвой останавливается у массивных дверей с позолоченными ручками и вычурной резьбой, заставляет остановиться и Ивана, а тому и проходится разве что подчиниться. Стискивает зубы, делает глубокий вдох, словно увеличенная доза кислорода сможет помочь его сознанию укрепиться в этом мире. И все же не выдерживает, делая шаг вперед. Но страж тянет его назад, словно цепного непослушного пса, который не должен ни подслушивать, что происходит в хозяйском доме, ни подсматривать. Время тянется долго, оно словно вовсе замерло, а вместе с тем смешиваются тревога с кислым привкусом злости в крови Царевича.

Наконец будто по невидимому и неслышимому сигналу стражи распахивают тяжелые двери и те с грохотом отворяются, а Ивана толкают внутрь залы. Внутреннее убранство напоминает не то торжество, не то похороны. В черно-белых декорациях резвятся столь же бесцветные монстры, коих успел зазвать на свой праздник Кощей, а красные одеяния Ивана Царевича выбиваются ярким пламенем в этой тьме. Взгляд немигающий, туманный и проженный гневом останавливается на владельце «Иглы». Конвой вокруг преклоняется, скелет тянет цепь вниз, заставляя сделать то же самое и Царевича. От резкой тяги Иван и правда едва не оступается, но не подчиняется этому фарсу, не желая опускаться до подобных унижений на потеху присутствующим. Только крепче стискивает зубы, закусывает нижнюю губу, словно боль сможет отрезвить его.

И весь образ рушится, когда на противоположном конце зала открываются точно такие же двери. Ее огненные волосы Иван увидит в самой тьме, разглядит каждую прядь без единой капли света.

— Марья! — слетает глухой крик с пересохших губ Царевича, но пленница словно не слышит его. — Сестра!

Он пробует сделать шаг. Вырывается вперед до звона цепей и кандалов, коим заполняется весь зал, но мертвая сила возвращает его обратно под скрежет сухих костей, что напоминает замогильный смех.

Было ли это проявление слабости - схватиться за кости сопровождающего, дабы не потерять равновесие? Да только рука соскользнула мимо, не желая иметь дело с теми, кто служил Кощею. Марья и самого "виновника торжества" видеть не хотела, но тело не слушалось; послушно следовало за прихвостнем, будто было радо такому развитию событий. Как же в этот момент девчонке хотелось кричать от безнадежности, разгромить это здание, закопать в снегу по самые пики, чтобы все ахнули, увидев самый большой сугроб в своей жизни. Будто смертельная лавина промчалась по городу, забыв снести и всё остальное.
Самое забавное, Мара точно знала, что способна на такое, но не сейчас. Каждый день, каждый проклятый день, который царевна проводила в стенах "Золотой иглы", будто вытягивали все силы. Значило ли это, что в пишу им постоянно что-то сыпали? Впрочем, голодовка не привела бы к лучшему результату. Куда ни плюнь, а скатывалось всё в бездонную яму.
Украшения противно позвякивали при движении и единственное, чего хотелось Марье, скинуть их с себя. Содрать наряд, приготовленный  костлявым, как издевательство, ей Богу, лишь бы не быть новогодней ёлкой среди собравшихся чертей.
Забавно, этот мир веровал в Бога, который вошел в обиход и самой царевны, скажи только, что она в это неведомое не верила, лишь бросалась словами, приходящимися кстати. Вот и сегодня, в затуманенном разуме всё равно висели не лучшие ассоциации на всё то, что предстояло увидеть...
Дверь распахивается. На какое-то мгновение девчонка жмурится от света, ударившего в лицо, как будто бродила по темноте, нащупывая себе дорогу. Так действовала та гадость, что пришлось выпить? Ты вроде бы здесь, а на деле где-то там. Лишь кукла, которую разодели, да поставили посередь зала, дабы каждый любовался, потому что трогать запретили. Ведь, игрушку главного злодея не трогают до тех самых пор, пока не будет отдан приказ.
И она смотрит на пеструю толпу, не в силах скривить губы, хотя и очень хочется. Наверное, в потускневшем взгляде, если хорошенько приглядеться, можно было обнаружить шторм. Каково же было ее негодование велико! Кто бы знал!
И нет страха в тех, кто смотрит на нее.
Зря.
Плечо само дергается, будто мышцу свело, когда Кощей приближается к Маре. Близко. Слишком близко! Хотелось кричать о том, чтобы отошел и больше никогда не приближался. Не будет между ними никаких тропов "от ненависти до любви", не будет вообще ничего. Эта борьба идет слишком долго, чтобы поменять своё направление.
Маревна не отводит головы, не потому что не хочет - не может, но чувствует теплое дыхание у своего уха. Право, можно было признать: голос у лича приятный, как у змея-обольстителя. Не мудрено, что все здесь таяли от одного тембра костлявого? Марья молчит, не реагируя на просьбы, хотя глазами ищет брата. Хотя бы понимает, что с ним всё в порядке, пока что...
Впрочем, мысль о том, что Ивану никто не будет вредить, не покидает Синеглазку. Или для этого прошло не достаточно времени? Бал Сатаны только начался? Рано говорить о каких-то решениях?
- Надеюсь лишь, что ты пожалеешь о своем решении, - шепчет едва слышно, не особо надеясь, что Кощей услышит ее.
Он мог подчинить тело, но не твердость разума и духа. Иначе Марья не Марья, если просто останется тряпичной куклой в чужих руках. Когда не можешь справиться нормально, прибегаешь к низменности. Таковы правила любой войны. Не важной каким способом ты достанешь победу, главное - достать.
Заваленный едой стол - последнее, на что смотрит царевна, когда ее сажают за отдельный стул. Сколько же фарса во всем этом представлении! Да и Колобка не слушает. Пусть распинается.
Всё происходящее злило. А беспомощность - еще больше. Никто сейчас не сможет помочь, и это вызывало внутри жгучую обиду на саму себя. Что не может быть такой же сильной, как в сказке, не может постоять за себя, вновь пленив Кощея, не может больше разогнать целое войско.
Оставалось лишь покорно наблюдать за происходящим, да уповать хоть на какую-то удачу.
Марья проглотила ком, подкативший к горлу, и сжала губы. Понимала, если откроет рот в попытке что-то сказать, Колобок точно впихнет эту ложку, которую совершенно не хотелось чувствовать внутри.

Отредактировано Marya Morevna (19.06.2025 22:34:58)

— Могу поздравить с очередным днём рождения… Вижу, с подарками в этом году не промахнулись, — тихо рыкнул Горыныч в ответ, ощущая смятение.

От сюжета и правда было не уйти, как не уйти и от сценариев, прописанных Сказочником. Впрочем, последнее можно было обойти – об этом Змей знал не понаслышке, годами тщательно и настойчиво проверяя пределы возможностей, изучая границы допущений, осторожно прогрызая запасные варианты среди череды приевшихся историй, разыгрываемых порою даже в мире реальности.

Дракон ступал за Кощеем мягко, чуть слышно клацая когтями по полу. Взгляд его нет-нет, да возвращался к царской семье – какая трогательная все же вышла сцена, – а на языке крутились ворохом вопросы. Крутились, но пеплом оседали на прямой кощеевой спине. Они заняли столик в стороне, и Змей тоже поднял бокал – уже не первый, но в таких своих силах дракон был уверен и, как правило, меру знал.

Одно дело – происходящее.
И совсем другое – предложение.

Дракон лениво повел хвостом, чуть наклонив голову. Перевел взгляд с шипучего напитка на хозяина банкета и замер, впрочем, сразу же расслабившись, стоило точно из ниоткуда появиться хрупким девичьим рукам.

— Ох, Кощей, — внутри перекатывалась алчность, пуская занозы под кожу, в самое мясо, вызывая агонию у подозрительности и скалящей ядовитую пасть паранойи, — при правильном подходе не мы должны лавкой управлять. Но тогда она перестанет быть нашей, — он порою даже подконтрольным-то людям доверить не мог, даром, что с их помощью поднялся и держался. Ценил лишь тех, кто работает за звон монет. И то прекрасно понимая, что они всегда могут переметнуться к тому, чей кошелек толще.

Тела, вьющиеся рядом, сбивали, переключая разум; отвлекали внимание, оттягивали мысль на себя. Так, что внутри всё стянуло возмущением. Хвост нервно дёрнулся, выдавая его с потрохами – пока что, правда, лишь самым кончиком. А затем вновь. Из раза в раз.

«Позор какой». «Не в лавке дело». «А в чем?». Хороший вопрос.

— А я слишком люблю выбирать самостоятельно, какой диковинкой хочу владеть, — помедлив, вздохнул Горыныч,  откинувшись на спинку кресла и дав русалкам больше власти над собой. — Тут ты меня должен понимать, — взгляд на сцену и чуть заметная улыбка. Видеть царевичей в таком виде – как не крути, а приятно. «Никогда не наскучит».

«Но зачем они тебе?» «Их уже ищут». «А может, уже нашли». Зрачок сужается. По спине ворох мурашек. Может, накинуть чары свои и на самого… Нет, слишком рискованно. Не здесь и не сейчас. «Поздновато спохватились». Рокочущее недовольство заполоняет разум, вытесняя алкогольный шум и гул зала. Настроение меняется, точно море в шторм.

Интерес к «логову» вызывает всё большую настороженность.

— Хочешь в меня вложиться? – напрямую спрашивает Змей, ощущая холодные пальцы, скользящие по шее; он подставляется щекой под изящную ладонь, прикрывая глаза. «Какой в этом прок?» «Смешно». «Может, хватит уже?» «Просто надо… как раньше». А как раньше – неизвестно. Раньше – крутится и вертится неуловимым зверем, сожжённой страницей, terra incognita.

Ласки уводят мысли в другое русло. Зверь рокочет в грудине громом.

— А смысл? Безвозмездная помощь? – шутливо; внутри трепещут фейские крылья. Как никогда хочется закинуться пылью, но и вопрос его беспокоит, выбивает из-под лап, ведет взглядом к сцене обратно.

—…что ты планируешь с ними делать? – вопрос вырывается вопреки. Он не собирался озвучивать, предполагая, что где-то там, впереди, после танцев и банкета, ждёт продолжение действа. Ему и правда интересно. И как тому, кто много страниц выступал в роли груши для битья, и тому, кто считает город – своей территорией. Пусть он и не может больше распахнуть крылья и обозреть земли с высоты полёта, а несогласных спалить к такой-то матери одним чихом.

Шум призывает обратить взор на пьедестал. Змей дёргает уголком губы.

—…Кажется, им не хватает твоего внимания. Какие требовательные.

Отредактировано Zmei (23.06.2025 19:25:46)

Адаптация - сахарное слово, перекатывающееся по языку сладкой конфеткой, даром, что сам Лисичка-Сестричка предпочитал шоколад горький, а трюфели - с водкой.
Появился в зале он, к слову, скромно. Под шумок, когда уже никто не ждал, когда уже не нужно подходить кланяться Кощею и выражать подобострастие, поздравляя с очередным днем рождения, снятым с потолка. Под шумок, не отвлекая внимания от главного зрелища - но не значит, что совершенно незаметно уж. Толпа расступалась. Головы против воли склонялись - не всегда охотно, ведь где-то в памяти каждого свербило, что Лисичка - всего-то жалкая тварь с единственным принципом: люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех.
Но.
Именно это "но" их смущало, сбивало с толку.
Адаптация.
Царственный вид, широкие плечи, гордая осанка, уверенный - и скользящий вкрадчивый - шаг, дорогой, очень дорогой изумрудный с черным костюм, который бы больше подошел Хозяйке Медной Горы или Царевне-Лягушке. Неудачливые окружающие шептались, что Лисичка уже нашел способ нарушить Сценарий. Другие считали, что нет, и это просто Лисичка не тот, за кого себя выдает. Третьи не пытались думать, а просто таились и ждали откровения.
Никаких откровений.
Патрик прекрасно знал, что есть даже те, кто думал, что Кощей нашел способ убить Лисицу и воскресить своим подручным.
Мистификации.
Богатство, пиршественная еда на тарелках - Лис действительно не собирался приходить. Красивый фарс, попытка ударить недосягаемое, оставить на том недосягаемом зазубрину, показать свою могучесть и успехи с потолка снять, и все это, если плохо кончится, разгребать будет не Кощей. Лисичка уже представлял себе потенциальный диалог - о нет, мы определенно не желали зла вашим сотрудникам, господа Хранители. Не будем ссориться. Никто не пострадал, если только морально. Вы хотите подать на возмещение морального ущерба? Назовите цену. Что, не хотите? Никакой другой сатисфакции мы предложить не можем. Угроза мировому порядку и укладу Сказочника? Нет, нет, ничего подобного. Вы ничего не докажете. Обычная костюмированная вечеринка в честь Дня Рождения Нашенского. Праздник. Насилие и пленение? Так было нужно. Марья, знаете, как и Иван - отвратительные актеры, а все должно было выглядеть естественно. Глубочайшие извинения. Разве ж я буду врать? Может, все же денежная компенсация? Да-да, конечно, в следующий раз мы предупредим кого-то с вашей стороны. Недопонимание. Конечно. Приятно иметь с вами дело. Хорошего вечера.
Он игнорирует еду, как и игнорирует близко сидящих - они и тут сохраняют дистанцию. Престижность Лисицы добавляет престижности Кощею. Парадоксально, но таковы правила их нового мира. Стоило прийти только чтобы напомнить, что на стороне костлявого есть что-то большее, чем деньги и теневые связи.
Так что же адаптация? Не отстает, тварь такая. Пока Лисицей восхищались, он сам давно понял, что Сказочник ненавидит его больше всех. Что прикажете делать? Пока другие были скованы своими сюжетами, Лисичка-Сестричка был разобран на сотни их. Он давно стал неотличим от обычных смертных - мог быть неотличим, когда хотел, - и все равно оставался дальше всех от срыва Сценария, просто потому что любые возмущения, любые отклонения в него идеально вписывались.
"Ты всегда будешь моим."
Лисичка хотел быть своим собственным, от того и участвовал в любых начинаниях кого угодно, кто пытался дорваться до свободы - или хотя бы до глотки воплотителя.

Отредактировано Foxy (21.06.2025 15:54:53)

Поджатые губы в жалкой попытке сопротивления умилили, и Колобок сунул холодец себе в рот, со смаком облизывая ложку. Его взгляд плотоядно скользил по чертам лица девушки, отмечая каждую выразительную деталь в поисках проблесков негодования или отголосков брезгливости, а цепкий язык перебирал волокна нежного мяса с изумительным ароматом пряных приправ. Марья красива. По-настоящему. Не столько чертами лица, сколько этой невидимой, но ощутимой глубокой силой сопротивления, присущей тем, кто прошел сквозь нелегкие испытания с достоинством.

— Давай попробуем еще разок, — с мягкой настойчивостью произнёс он, снова поднося к её губам ложку с дрожащим холодцом. Говорили, она не ела — то ли пыталась уберечь себя от зелий, то ли просто протестовала. Но яд всё равно оказался во рту. Стоило ли так истязать себя? Чем дольше Колобок смотрел на Марью, тем явственнее ощущал в ней что-то родное. Знакомое. Но стоило внутри ему зашевелиться сочувствию, как сосед по столу разошёлся, нарушив хрупкий ритуал. Колобок распрямился, метнув в него разочарованный взгляд, сдержанный, но многозначительный. Не будь это праздник, ложка наверняка нашла бы чей-нибудь гладкий, белоснежный лоб, но сейчас оставалось только держать себя в руках. Для него это не проблема.

— Какой вы неловкий, Царевич, — проговорил он с обманчивым спокойствием, в то время как носок его аккуратного, лакированного ботинка придавил опрокинутый стул так, как мог бы придавить чью-то шею. Но юнец, как на грех, ухитрился сбить ложку, и та с резким звоном прокатилась по полу. Колобок сжал зубы, затаил дыхание и уставился на него с леденящим спокойствием.

— Молодец, — сказал он ласково, почти по-отечески.

Дернув резко цепи, чтобы чужая шавка заняла место согласно купленным билетам, Колобок наклонился к Царевичу.

— Вооружился вилкой? А теперь ешь. Или ты мечтаешь, чтобы тебя тоже кормили? — его взгляд скользнул в сторону скелетов. — Зависть — скверное чувство. Твоя сестра — настоящее чудо. Гордость семьи. А ты кто? Бесхребетный деликатес на пиру Кощея.

Детскими капризами Колобок больше развлекаться не собирался. У скелетов, к его досаде, оказалось маловато силы, будто Ванька на стероидах, а не на успокоительном. Хорошо, что музыка с русалками развлекали гостей — иначе бы поползли слухи, будто мощь Кощея слабеет. Ах, как бы хотелось заехать ложкой по голове царевичу… Эта мысль заиграла с новой силой. Да, как было бы приятно.

Поднимая взгляд на зал, Колобок вдруг ощутил холодный укол вдоль спины. Ещё не видя, но уже предчувствуя, он знал — его ненаглядный здесь. Нужно лишь найти того, кто в чёрном. Лис падок на этот цвет, как вороны на блестки. Только вот таких гостей полон зал, а Лис один, и только внимание к нему скелета выдает его присутствие. Тот поднимается, а у Колобка всё внутри опускается. Он отвёл глаза на Кощея, который не шёл, а словно скользил по залу. Вероятно, решил лично утихомирить юнца. Вслед за ним — важные гости. Официанты спешно добавляли стулья, подбирали ложку, вытирали холодец, по знаку Колобка убирали цветочные украшения, стирая остатки свадебной приторности, превращая обстановку в обычные княжеские посиделки.

Для него тоже выделили стул. Колобок взглянул на него с изрядным недоумением, но сел. Поодаль от Царевича, чтобы обезопасить Кощея, ну и с возможностью смотреть в лица всем приглашенным. Особенно Лиса, от которого нутром держался подальше. Разговоры его не интересовали. Он молча положил себе дымящееся жаркое — томленого зайца с румяной корочкой под брусничным соусом — на свободную тарелку и принялся неспешно, с истинным гурманским равнодушием, жевать.

Хрип вырывается из горла, когда цепи вновь натягиваются, но в этот раз уже не в безжизненных костях, а в руке предателя. Царевич отнимает голову от плеча сестры, до последнего сжимая руками ее плечи, и исподлобья смотрит на Колобка. Обрывки скрытых оскорблений рассеиваются в воздухе горьким табачным дымом, но нарочитая хвальба Марьи только сгущает кипящую кровь. Иван крепче сжимает столовый прибор в своих пальцах, но не решается напасть так безрассудно. Единственное, чего добьется сейчас — Марью отдалят от него; запрут там, куда не сможет добраться; сделают с ней то, что он себе простить не сможет. — «Прости», — даже не шепчет, не поднимает взгляда на сестру, когда появляется Кощей.

Пальцы еще ощущают шелк огненных волос Марьи, но взгляд не обращен ни на сестру, ни на Бессмертного, ни подошедших к ним людей. Размытые силуэты незнакомцев лишь давят на понимание, что они тоже являются теми, кого призвал Сказочник. Но в своем мире Иван общался с волками, владеющими магией, видел золотые перья дивной птицы и знал, где находится смерть Кощея. В этом же городе каждый настолько изменился что внешне, что внутренне, и невозможно понять, когда старый союзник окажется врагом. Но враг... никогда еще не становился другом: извращал слова Сказочника, подстраивал под себя видение мира между персонажами, продолжал вести себя так же, каким его задумал автор, а порой и хуже. Тем важнее Царевичам держаться вместе, не позволяя никому разделить страницы их сказки, вырвав содержимое из книги.

Себя уже не зная, Иван останавливает туманный взгляд на водах пресных озер, когда слышит плеск спрыгнувшей с листа кувшинки лягушки. Рябь касается пальцев Царевича, поглощает мокрым холодом его руки и торс, будто он стоит по пояс в озере, лично наблюдая за укромным пейзажем ночной природы, дикой и опасной, мудрой и суровой. Но грезы постепенно отпускают Ивана, когда он хватается за отголоски реальности, в которой находится Марья. Все это время он смотрел на уступившего времени мужчину. Взгляд Ивана на мгновение вспыхивает, ловя частички узнавания незнакомого лица, но сгорает быстрее мотылька, достигшего костра.

Лисичку-Сестричку не может не веселить протест царевичей, которые ведут себя, будто их на плаху привели, а не на званый ужин. Вот она, беда героев - делят мир на черное и белое. Лисичка как никто другой в помещении знал, сколько оттенков серого на самом деле существует в мире, и насколько сильно они отличаются сами от себя в разном соседстве. В конце концов, серый мог выглядеть даже цветным, при большом желании.
Тоже форма приснопамятной адаптации.
Скелеты буквально сковырнули Патрика с удобного места, ведут за почетный стол - а, как будто его мнение вообще нужно спрашивать, правда? Показушная показуха от Кощея, посмотрите, какой я крутой, какие у меня влиятельные лица в окружении. Но Лисичка играет свою роль, потому что Кощею это выгодно, а что выгодно Кощею - то выгодно и много кому еще, а пока это выгодно много кому еще, Лисичка получит свою выгоду тоже в той или иной форме так или иначе. Впрочем, руку костлявому пожимает в искренней приятностью - не любить участвовать в чужих демонстрациях не равносильно нелюбви к тому, кто их устраивает.
Занимает предложенное место - смотрит на лица напротив, ухмыляется развесело, но молчит. От желания пойти в другой конец зала и бить бокалы с шампанским удерживает разве что мысль, что от выпитого будет веселее, чем от разлитого. И все же - держится, как если бы физически остался на расстоянии, в диалоги вслушивается больше по привычке, чем по необходимости, гоняет на тарелке оливку и фильтрует зал.
Пока не склоняется к Марье, будто просто поправить ей локоны сбившиеся.
   - Чтобы противостоять противнику, нужно быть в тонусе. Отказ от еды - игра против самой себя, милая, - голос тихий, тон ровный, чуть осуждающий.
Больше он ничего не говорит, будто бы вовсе теряя интерес - а на деле мысленно посмеивается. Гордость и жесты против практичности. Лучше выбрать второе, чтобы потом иметь возможность поправить все остальное, чем оказаться непогрешимым, но мертвым.
Впрочем, как это объяснишь царевичам?
А Лисичка, как всегда, может только подсказать. Чай, не волк, чтобы на своем хребте носить.
Снисходит заметить один из взглядов Колобка - в ответ приподнимает бровь выразительно. И легким кивком указывает на его же тарелку - мол, ешь молча, а то так и подавиться можно.
Из других заботливых порывов - иногда подливать чего интересного в бокал дорогого собутыльника Водяного, хоть сам и не заинтересован ни в винах дорогих, ни в игристом. Не та обстановка, не то настроение.
Видит и алчные поглядывания Змея на царевичей - но нет, не боится, не ощущает ауры конкуренции для Кощея, потому что этот хоть и жадный, но никогда не был жадным до отупения. Такой всегда рад лапы наложить на все экзотичное, но впихивать в себя богатства, пока живот не лопнет, не стал бы.
А Иван? Иван-Иван. Сколько было разделено вместе - но должен знать, что Лисичке нельзя доверять, в нее можно только верить. И что долги она возвращает, да только Лисичка-Сестричка нынче царевичу ничего не задолжал.
Лисичка задумчиво проводит пальцами под подбородком, глядя поверх голов и прислушиваясь чутко к разговорам за соседними столами. Кто бы знал, как порой легко люди и сказки болтают самые интересные вещи, ощущая себя в хорошей компании и считая, что никто чужой не заинтересуется их словами.
Губы растягиваются в пакостной ухмылке, стоит поймать в гуле особенно полезную гадкую подробность.
Чтож, пусть не хотел, но все не зря пришел - повеселев, чуть покачивает бокалом в сторону Кощея, будто чествуя того, и отпивает немного багровой сладковатой жижи с привкусом вишни.

Банкет начинал напоминать скучное место казни, куда стекались зеваки, считающие, что их ждет незабываемое зрелище. По итогу же, всё что делали гости - набивали животы, в то время как Царевичи от таковой активно отказывались.
Мара слегка наклонила голову на бок, когда очередной представитель сильных мира сего решил шепнуть на ухо, как это здорово - употреблять пищу, ведь, ее не просто так придумали. То, что каждый норовил потрогать ее рыжие волосы слегка напрягало. Как стадо диких зверей никогда не видавших новогоднюю елку. Сравнить данное сборище с обезьянами, наверное, звучало бы излишне мягко для происходящего, тем более, что брату и сестре могло достаться за выходки. Впрочем, обезьяны тем и отличались, что умели залупить кокосом в лоб.
Внутренне тяжело вздохнув, девчонка снова садится прямо. Ей богу, сколько еще им прикажут так сидеть? Чужие взгляды, давно прожгли в их одеждах дыры, так чего дальше? В горле противно пересохло, словно она кричала всё это время, но виду не подавала: не хватало еще, чтобы вся эта толпа заметила ее слабость. Итак держалась из последних сил, будто перед выходом в данный зал перепахала целое поле.
Ох, лучше бы так оно и было... Что теперь скажут Хранители, когда узнают обо всем случившемся?
Выгонят ее из своих рядов?
Думать обо всех этих глупостях не хотелось, но никто не мог предсказать следующие действия и события, непременно повлияющие на жизнь любой сказки, даже самой незначительной. Таковы законы этого мира. В сказке было проще - точно знаешь куда идти, чего ждать, а, главное, чем всё закончится.
Хэппи энда в данной ситуации ждать даже не мечталось. Здесь Кощей правил балом, а в цепях сидела Маревна.
Царевна на мгновение прикрывает глаза, дабы сквозь тьму ощутить, как неистово бьется сердце, как мир вокруг ходит ходуном, хотя всё это время она упорно не обращала на сей факт внимания.
- Ладно, - шепчет одними губами, не зная, услышит ли ее лис.
Впрочем, это было не важно, скованные браслетами руки не лишали возможности двигать пальцами. Тут уж природное упрямство играло большую роль.
Синева глаз снова устремляется к Кощею, а едва заметная улыбка трогает губы.
- Поэтому ты столь много болтаешь? - усмешка в нежном голосе.
Иной раз эта нежность совсем не сочеталось с нравом. Каждой своей фразой костлявый старательно менял историю этого мира? Или лишь своего убежища? К чему вообще стремился товарищ? К мировому господству? Так тяжело подобное провернуть, когда не имеешь возможности выйти за пределы одно-единственного города.
Даже если допустить на минуту мысль, что Кощей подомнет под себя каждую сказку, что будет дальше? Рабовладельческий строй?
Действительно ли это то, чего жаждет лич?
Появление очередного персонажа вызывает в Марье омерзение. Он был похож на королевского шута, которого никто никогда не воспринимал всерьез, но зато имел от данного факта множество преимуществ. Например, вонзить нож в спину, да только со сказками такое не прокатит?
Впрочем, как-то некоторых смогли убить, где вероятность что какой-то щарлопан не имеет к делу никакого отношения?
Да и какова вероятность, что потенциальный убийца сейчас не находился в зале, мило беседуя за бокалом вина?
Она не смотрит на очередных пленников до тех самых пор, пока голос не доносит до ушей Марьи возмущенный протест богатыря, пропитанный обвинениями в ее адрес. Мало что ли было этих мерзких взглядов и прикосновений?
Маревна приподнимает руки, желая засунуть в рот товарищу хоть что-то, да обреченно опускает их назад. Не просто так Кощей нарядил их во все это. Зато богатырь вполне себе смог разглядеть (если, конечно, смог), что не гостья Синеглазка здесь, а такая же пленница.
Впрочем, подошедший Колобок явно выбивает все мысли из головы болтливого товарища, и Мара прикрывает глаза. Смотреть на всё это не было никакого желания.

Отредактировано Marya Morevna (30.06.2025 21:54:54)

Запахи снеди потрошат чувство голода, доселе дремавшее. Змей не отстает от гостей, накладывая в тарелку мяса, пропитанного специями и жиром, неспешно пробуя его на вкус, кусок за куском. Волокна мягкие, тают на языке, но разум всё равно отдан окружению. Бдит, стремясь отследить чужие настроения и эмоции; наблюдает как прямо, рассматривая в лоб, так и искоса, поглядывая и отмечая детали.

Некоторые персонажи вызывают у дракона большую мнительность, а присутствие иных – неожиданно успокаивает. Совсем рядом сидит Лиса и Змею от этого не тепло, а холодно: память услужливо подкидывает вспышки-воспоминания об обманах и предательствах, как чужих – прочтенных в книгах, так и собственном варианте – одном из. Сейчас же, кажется, от Сестрички не стоит ждать подвоха, раз та на стороне костлявого, но вполне может статься, что она как и прежде играет по своим правилам, а любым трикстерам – ох уж эти новомодные определения – веры ноль.

Разговоры скользят между приборов, отскакивают от бокалов с крепкими напитками. Змей слушает, но сам особого участия не принимает, стараясь заглушить проснувшиеся шепотки, путающие собственные мысли. Другие его «я» ведут себя иначе – кому-то хочется насытиться, набить брюхо яствами, благополучно отбросив всё прочее, что может им помешать, другие следят за теми, кто кажется им интересными, подкидывают варианты, как их изничтожить или, напротив, умаслить; спорят друг с другом, перерыкиваются лениво, шелестят по-змеиному, тяжело и неохотно затихая.

«Найти Сказочника» — как нож, воткнутый в мягкую древесину. Все этого хотят, но никто не знает, как. Для чего Сказочник Кощею не вполне понятно, но если нужен, то у лица, вероятно, есть мысли на сей счет. Это любопытно – ещё одна зарубка на память.

Вопрос Водяного – его обращение – создает внутри странное чувство, что-то сродни причастности к прекрасному. Зелья, которыми сказочный владеет, одновременно и яд, и лекарство для Змея. Он помнит, как волшебная водица умеет разгонять и мозг, и шум внутри, помнит и как тяжело с неё было слезть первое время. В горле сушит. Горыныч улыбается, дернув губой:

— По правде говоря, соскучились, — звучит мягко, от ответа сводит живот, — рискнул бы к вам наведаться, да всё дела, дела… — и страх в том числе. Обоюдоострый, заточенным лезвием по шеям скользящим. Водяной ему нравится, невзирая на редкие штрихи, вызывающие определенные опасения, но всё же дела его интересны и любопытны, в том числе и те, о которых не принято говорить вслух. – Сами понимаете. – Сама вежливость, только зрачки на мгновение сузились, запутавшись в собственных эмоциях.

Приглашение нового лица на сцену – как очередное развлечение. А вот от приведенных следом богатырей чешуя внутри встает дыбом и губа дергается, обнажая клыки. Был бы дракон в том облике, что ему привычен был более прочего – поднялся бы на дыбы и взревел возмущенно, но сейчас лишь кинул косой взгляд на хозяина зала и промолчал, откинувшись на спинку стула и флегматично закинув в рот еще один мясной катышек. Вкуса он почти не ощущал, вместо него  — нарастающее раздражение, сковывающее мышцы. Приходится следить теперь не только за тем, что вокруг творится, но и за самим собой – просто на всякий случай, если вдруг накал страстей станет невозможным для внешнего спокойствия и сведёт судорогой.

Змей смотрит на сцену недолго, после переводит взгляд на царевичей – не без пытливой любознательности. На лицах их, даже будучи опоенными зельями или чем их там обработали так славно – все же отражаются эмоции – мельком, сломанными, разбитыми кусочками цельной картины, но всё-таки это, главное и центральное, чувствуется, вырывается наружу.

Это… вызывает улыбку. Змей отмечает, как Кощей касается царевича и как тот ему отвечает, и внутри расцветает-лопается смешок, прячется в уголках рта. Но не ради подобного ведь всё затевалось, верно?..

Если сильно поискать, то в зале найдутся те, кому искренне нравится представление с выведенными, как стадо телков, богатырями. Среди них, что удивительно, Лисичка-Сестричка, и дело даже не в том, как их лезет успокаивать Колобок, а в том, что они говорят.
Горлопанство и обвинения.
К подобным "выступлениям" прислушаться могут только лишь самые безмозглые из безмозглых, ведомые инстинктом толпы. Те, у кого мозг хотя бы в зачаточном состоянии водится, видят насквозь, насколько пусты слова пленников, сколько обиды в них говорит сейчас вместо здравого смысла, сколько молодецкой удали, не терпящей цепей, бунтует. Поразительно тонкое зрелище, когда выворачивается жертва наизнанку, и внутри у нее может не быть гнили, да все равно выглядит гаденько, мерзко.
А ведь задевает за живое - только не Лиса, который в обвинениях купается, как в свете софитов, прекрасно понимая, как мало гудит в воздухе правды, а Марью, которая аж порывается вскочить. Не очень уверенно.
   - Мелкие сошки, расходный материал, - снова у Лисицы с Марьей начинаются свои секретики.
Лисица говорит лениво и размеренно, не частит, не пытается внушить или навязать - так, делится фактами, совершенно бесплатно. И как-то под разговоры умудряется деву кормить, раз уж сам не ест, убеждаясь перед каждой ложкой, перед каждым кусочком на вилке, что она не против от новой.
   - Думаешь, Шкурике бы хватило сил привести сюда кого-то, чьи слова имели бы вес, а пропажа - взбудоражила бы сообщество?
Конечно нет.
   - Клоуны для шума, шума и шумихи.
Фон для демонстрации самым восприимчивым.
   - Не дай себя запутать и не трать силы на пустое.
Какая его выгода? Никакой. Ему кажется, что так будет интереснее. Так будет веселее. Так будет правильнее. Любовь к прекрасному диктует - немного помоги ей сейчас сохранить лицо, тогда потом, станется, она выступит в полную силу, расправив плечи. На чьей стороне - не так важно. Но разве плохо попробовать дать ей ощущение уюта здесь и сейчас?
Лис отравляет не ядом - надеждой.
Колобок же не подлый? Но он почему-то на плохой стороне. Лисица? Как и Водяной - древние духи, способные наказать, но не злые по своей натуре. Сказки о явлениях, о стихиях, о зверях - куда более древние, чем сказки с царевичами, вдруг они не так уж и неправы?
У всего есть причины, у действий - последствия, и разве так плохо отвлечься от собственных страданий и попробовать разобраться в первоисточнике происходящего?
Лисицин дает ей напиться и снова растворяется в своей цельной безликости.
И что же Кощей решил делать с чертовыми богатырями? Стереть им память? Посадить на веки вечные в подземелья томиться? Хорошо бы, если первое, но крайне нехорошо, если кто-то да заметил пропажу. Современный мир, полный камер на каждом углу - порой Лису казалось, что большинство воплощенных так и не смирилось в полной мере с человеческими технологиями.
А насколько умен Шкурка, учитывал ли он эти тонкости?
Лисичка-Сестричка подпирает щеку кулаком, принимая вид царственный и ленивый.
Внимание же Марьи пытается перехватить Водяной - Лисицин и не против. Изучает лицо Змея. С прищуром подмечает шевеления Ивана. Мимику Кощея. Хочется щелкнуть пальцами и небрежным жестом подозвать к себе Колобка. Заставить его встать перед всеми и сказать вслух, что он чувствует и думает. Ради чего он тут. Чем его сманили? Вот уж кто точно смог бы произвести впечатление на всех пойманных в клетку и на цепи своими простыми, как кирпич, откровениями. Но никто его не спросит.

Лишь бы у начальства глаза сверкали радостно, думалось Колобку, который бочком-бочком и скрылся в тени гостей. Оттуда, за кулисами всего празднества, он наблюдал за шевелениями охраны и официантов, которые от чудесного вида на избитых богатырей ошалели и замедлились. Придав им ускорения строгим взглядом, работники вновь оживились, пополнили кубки гостей, которые тоже улыбались — если не от весёлой обстановки, то от подобострастного страха, когда вроде бы лебезишь перед сильным, а у самого кипяток по лыткам кап-кап под столом в лужу собирается.

Богатырей выволокли, Колобку передали бокал ледяной минералочки, и он махнул пальцем, давая знать, что чего-то не хватает. Примерно тем же жестом Кощей попросил вволочь ковер. Не самолёт, не из Самарканда, а тот ковер, в котором заключена вся история русской мафии, то есть сказки. Колобок перехватил трубочку, поданную в ладонь, сунул её в бокал и, поискав её языком, облепил губами. Холодок смягчил нёбо, разгладил излишнюю складку меж бровей. Теперь, когда начальник натянул на лицо маску, стараясь вернуть всей этой мишурой своё максимально сказочное воплощение, Колобок поджал губы. Ему хотелось, чтобы всё вышло так, как планировалось, чтобы каждый герой сыграл свою роль, а зрители восторженно хлопали, потели от ужаса и воодушевления, и Кощей от исступления расхохотался на весь зал своим могучим ва-ха-ха. Поверьте, зрелище возбуждающее, даже у Колобка встаёт. А уж после — оргия. Колобок искренне мечтал об оргии, грязной, постыдной, и чтобы потом разослать фоточки участникам с подписью "От Кощея с любовью". Вечеринки — прекрасный шанс нахапать компромата.

Он отставил опустевший бокал на поднос официантки и покатился бочком-бочком ближе к столу. Но как-то так вышло, что и Кощей туда отправился. Чтобы не портить общую картину, когда кто-то выступает, а на заднем фоне скачут или ссут в фонтан, Колобок слился с окружением, прикинулся цветочной вазой, не меньше, и стал наблюдать за опаиванием царевичей. Хотя это ему было не столь важно, потому что в какой-то момент его привлёк острый профиль Лиса и... это, увы, залёт. Колобок вцепился взглядом в тёмные волосы, а хотел пальцами — и еблом его об стол парочку раз, чтобы тот развернулся и надкусил в ответ. От этой крамольной мысли у Колобка даже румянец проступил, и он перестал быть бледно-чёрным, идеально вписавшимся в дизайн интерьера.