На какое-то мгновение Маре показалось, что голова пошла кругом, или так оно было на самом деле? Не могла же быть отравлена и еда? Зря согласилась? Однако, сделанного не воротишь, но девчонка перестала жевать очередную засунутую в рот еду. Хотелось сплюнуть прямо на пол, дабы не провоцировать гостя Кощеева: хватит и одной показательной порки на данный момент времени.
Ей не было жаль богатырей, не потому, что слышала разговор костлявого, а потому что сделали выводы, не зная и толики правды. Обычно, рубят на корню глупцы, не желающие понять и оглядеться по сторонам. Поэтому, не заостряя внимания на том, что творится в центре зала, синева ее глаз устремляется к Водяному. И пусть бояться воды тому не следовало, да только действительно ли товарищ хотел знать ответы на свои вопросы?
Маревна сильна, о том говорит история ее сказки, да вот незадача, а Кощей смог украсть девчонку и там. Теперь повторил деяние в новом мире. Что же это получается? Не такая, как песни поются?
Царевна проглатывает все-таки еду, не желая показаться варваром, сбежавшим из клетки, и легкая улыбка трогает губы. Не те добрые улыбки, что дарят родным и любимым, и даже не хищные, дабы напугать. Но было что-то в этом жесте, вроде бы невинном, но Водяной явно мог понять, что ответ на его вопрос несложен и лежит на поверхности. А чья она там дочь -действительно ли важно сейчас?
Несчастных богатырей наконец-то уводят прочь, и, вроде бы, можно вздохнуть с облегчением, да только слова лича режут без ножа. Что он задумал? Какая еще инициация? Маревна поднимает взгляд на Ивана, пытаясь понять, что хочет от них Кощей, да тот тоже не особо понимает. Видно лишь, как сражается внутри, желая увести сестру отсюда как можно дальше.
В самой глубине души что-то нехорошо щелкает. Сердце сжимается от предчувствия. Рука сама невольно дергается, пытаясь дотянуться до Ивана, ощутить тепло его кожи, да понять, что не затевает Царевич никаких глупостей наравне с самим хозяином положения. Но поганые браслеты не дают даже нормально поднять руки, что уж говорить о попытке дотянуться до брата, находящегося так близко, и так далеко одновременно.
Горько.
Как же горько и невыносимо.
И тепло в ее бушующем море принадлежит только Ивану, потому что не было в этом зале больше достойных. Или просто давно уже очерствело сердце девушки, что не могла ни в ком увидеть счастья и надежды на лучшее будущее? Впрочем, какая разница?
Мара лишь на мгновение закрывает глаза, ощущая легкий толчок в спину, как знак того, что пора двигаться с места. А когда открывает их, нет больше там никакого тепла. Для чужих, жадных и злых взглядов, она так и останется стеной, что весьма тяжело сломать и перелезть.
Ковер под ногами, как символ их поражения... Специально? Подготовился? Метнула в спину Кощееву такой взгляд, что лучше, если тот и не заметил. Пленила его один раз, сможет и второй. Стоило ли начать с этого вечера, раз уж столь "радушно" пригласили и заставили здесь оказаться?
Глупо конечно. Затуманенный разум не сделает погоды, а лишь всё испортит. В лучшем случае будет снова сидеть в четырех стенах, не понимая даже, сколько времени прошло и какая погода ныне на улице. А такого исхода Марьей не хотелось, но это малая цена за столь обширную попытку. И пусть повиснет клеймо самых глупых поступков Хранительницы.
Их останавливают, снова Царевичи, как экспонаты, вынуждены ловить на себе все взгляды, в которых таилось ожидание... И девчонке кажется, будто сердце стучит на уровне уха, когда Кощей начинает приготовления...
Что это за чертовщина?
В глаза синих тревога, направленная на брата. Марья слишком хорошо понимает, что не даст Иван ее в обиду, что не даст даже пальцами дотронуться до проклятой чаши. Всё возьмет на свою чистую душу, лишь бы Мара была в порядке. Да только...
Не буду я в порядке после этого...
Хотелось кричать, да то лишь толпу позабавит, а впрочем какая разница? Пусть смеются, пусть кричат в унисон, лишь бы Иван не трогал эту чашу сам, лишь бы...
Ей кажется что внутри что-то ломается. С звуком раздавленного хрусталя осыпается на дно сознания, которое штормит. Она вроде бы всё еще стоит, но Марьей чудится, будто тело шатает из стороны в сторону. Что убранство помещения понеслось вокруг, заставляя тошноту подступить в горлу.
- Нет! - шепчет всего одно слово, но Царевне кажется, что она его просто-напросто выкрикнула.
Как будто всё происходит на стороне, а девчонке лишь кажется. Что всё это проклятый сон из-за того, что их накачали наркотиками или поди разбери чем. Нет никакого праздника, и Ивана здесь тоже нет. Сейчас она проснется и поймет, что это лишь сон, страшный, но сон. Хотелось кричать себе: "проснись", но разум не хотел воспринимать ничего адекватно.
С каждым глотком, что делал Иван, сердце Марьи падало всё ниже и ниже. И не было дна у этой пропасти, в которой оказывались все надежды на лучшее будущее, на соединение сказок, как того желал Сказочник, на возвращение домой...
Всё рухнуло, как поганый карточный домик от легкого дуновения ветра.
Царевна сама того не замечает, как сжимает пальцы в кулаке, впияживая ногти всё дальше в собственную плоть, не ощущая боли.

Встать не получается, словно бы цепи, изящные украшения в глазах мучителя и отравленная свобода в уме мученика, врастают в белый мрамор, не позволяя царевичу поднять и головы. Сознание совсем неуловимое, утекает подобно талой воде сквозь пальцы в зимний день, дышать становится все сложнее, будто не хватает воздуха в этом огромном помещении, но Иван не открывает рта, не позволяя своему теплому дыханию смешаться с запахом чужой свежей крови. Он пробует подняться сам, когда замечает как неестественно плывут ноги мучителя, твердо стоящие перед ним; но получается лишь направить взгляд снизу вверх. Рук на долю секунды становится будто бы больше, но после приобретают свой четкий образ изящных ладоней и крепких плеч. Золото, скрывающее взгляд, — раскаленный драгоценный металл будто расплавляют вновь, чтобы примерить новое выражение лица к настроению тирана. Смертные губы Кощея бездвижны в одном исполнении и кривятся в другом во властной улыбке, той, что присуща завоевателям и победителям, достигим своей цели путем рек пролитой крови. Но глаза Бессмертного так и остаются бесчувственными, темными и мыслящими лишь об одном — насильном обладании.

Всего мгновение проходит, когда Ивану кажется, что маска вовсе не является ювелирным атрибутом, а настоящим лицом Кощея Бессмертного, которое он и не собирался прятать. От привкуса смерти внутри становится так тошно, что царевич совсем слабо сопротивляется подхватившим его за плечи мертвым слугам. Вновь круг смыкается, стоит Ивану встать на свое место, проведя низким каблуком по собственному безликому лицу. Но в этот раз чистота ковра пачкается, не следами и даже не вином, а стекшей с подбородка каплей крови. Не его она, все еще принадлежит Бессмертному, но будто само тело Ивана отторгает все присущее личу. Царевич сглатывает эту боль, плавящая огнем его горло и желудок, делает вдох глубже, словно кислород способен дать ему немного сил, но дыхание обрывается в моменте, а беспокойное сердце отдает гулом в груди.

Не слыша, видя через раз лишь огненные волосы родной сестры, что сжигают белесые украшения церемонии, Иван понимает, что стоит на ногах лишь из-за вцепившихся в его плечи скелетов. Видения, старые и новые, будто злые сны наяву, в этот раз даже не просачиваются в уставший разум, но и сосредоточенность никак не поможет царевичу придумать хоть что-то, лишь бы предотвратить неотвратимое. В этот раз, в этом мире, Иван слишком слаб. Точно дурак, над которым потешались братья во всех сказаниях, но сейчас он не способен доказать обратного. Даже сделав шаг, затем второй и третий, утягивая стражу за собой, лишь бы добраться до сестры и не дать ее опоить кровавым ядом, Иван может лишь поднять звон металла и скрип от натяжения тугих звеньев. Сердце его сбивается с ритма, когда Иван вытягивает руку вперед, красная ткань рукава трещит и рвется о кости пальцев, но собственная ладонь безвольно падает вниз.

Останки, по чужому приказу удерживающие Марью, сама сестра, стоящая напротив возвышающегося над ней Кощея. Все прекращает плыть, стоит второй чаше оказаться под рукой лича и вобрать в себя кровь бессмертного мертвеца. Яд, поднимающийся к горлу, вновь отзывается металлом на языке и вытекает с губ. Иван готов это стерпеть, эту боль и унижение, но разве из-за его глупости должна страдать царевна?

— Кощей, не заставляй ее проходить через это. Я прошу тебя... Все сделаю, — голос будто звучит громче, но едва ли Кощей услышит мольбу Ивана сквозь клокотание и хрип. Прерывистое дыхание и попытка сглотнуть отраву ненадолго прерывают царевича. Крупные капли крови, застоявшиеся в горле, окрашивают губы в багровые тона и стекают по подбородку темной затхлой рекой, дурманя Ивана сладковатым привкусом и ароматом. Но он все стерпит ради сестры. — Ради тебя.

Отредактировано Ivan Tsarevich (21.07.2025 21:48:17)

…Не ведом, но пробирает до мурашек в хребтине. Змей следит пристально, не отрывая цепкого взгляда; эмоций в том из них, что взял сейчас верх и лениво лакает алкоголь из бокала – ни одной; остальные пристыжено давят шеи к земле, едва слышимо переругиваясь на границе восприятия, щёлкая клыками друг на друга. Домыслы и догадки перебираются как в картотечном шкафу библиотеки, шурша, сменяя один на другой – есть ли среди них правильный?

С точки зрения Змея – нет резона иметь дел с хранителями. Да, указать им место – сладко, но разве ради этого они находятся сейчас в этом мире? В мире, ограниченном одним относительно небольшим городком. С малыми ресурсами, зацикленном в себе самом. Конечно, они могут взаимодействовать с внешними землями, он сам тому пример, но всё-таки это совсем не то. Совсем…

Змей дергает хвостом, вздыхая; смотрит на то, как судорожно втягивает царевич жижу из чаши.

Кровь… наркотики? Они уже были опоены чем-то.

Горыныч бросает взгляд на Водяного рядом с собой – имеет ли тот к этому отношение? О, легко. Змей с наработками мокреньких лабораторий знаком не понаслышке.

Возвращается, прикипая взором к основной сцене и встречается глазами с Кощеем, застывая и сжимая зубы. Кончик хвоста сводит судорогой; Змей шумно вздыхает, унимая внутреннюю дрожь и снимая дергающуюся ногу-лапу с колена. Настроение и состояние меняются, как погода на море: вот был штиль, а вот уже небо затягивается тучами и где-то рычит-скалится молниями приближающийся шторм.

Забавно, что шторм был сейчас больше в царёвом семействе. Стоит отметить, Кощей мастерски играл со своими игрушками – в этом ему, пожалуй, равных не было. Зверь внутри Горыныча наслаждался затравленным видом стелящегося Ивана, рьяно стремящегося горой встать за свою сестру, но так легко проигравшему Кощеевой затее.

И как противится девушка…

…Проклятье, они всегда так сладко это делают.

Молят, выпрашивают защиты, ищут спасения… Тут же…

Пожалуй, Змей был бы не против схлестнуться с такой девой в славной битве.

Будь он в прежней форме.

Сейчас дракон аккуратен, старается острые углы обходить, мизинчиками не биться – лишний раз оно ни к чему, да и смысл?

К тому же он ведь, вроде как, пытался – честно даже – исправиться. А что не вышло – так кто ж виноват. Сущность у него такая. Так и тянет руки в крови умыть… ничего с этим не поделать.

Змей вскакивает с места, когда вдруг гремит гром, что доселе звучал лишь внутри него. Ящер раскидывает крылья – тень его в голове, перед глазами – растёт, заполняя собой помещение – мысли путаются на долю мгновения. Конечно же ему лишь кажется, что он-де вернулся обратно: алкогольные пары сковывают рассудок, уводят за собой по тропам в забвение. Горыныча качает, но это не мешает ему мыслить и двигаться в достаточной степени, чтобы в несколько мощных прыжков – по-звериному совершенных, на четвереньках – оказаться подле царевны, выпрямиться, оттолкнув скелетов в стороны и, перехватив её за плечи, резко развернуть к себе лицом.

Столкнуться взглядом.

— Уймись, ваше высочество, — одно веское слово и почти дружелюбный оскал. Девичье тело в его лапах – тонкое, сладкое такое, притягивает и манит. Хочется прижать к себе, уткнуться носом в волосы, довольно урча. Но эта добыча… не его.

Сожаление печалит и Змея вновь ведёт, раскачивая пол под ногами – пластина на хвосте царапает мрамор; цокают когти на лапах. Когти же болезненно вжимаются в плечи Марьи: дракон держит крепко, мелко подрагивая от возбуждения. Ему нравится чужая сила и власть, и то, как она себя повела сейчас – его восхищает неожиданно остро и ярко.

Может, стоит ей помочь сейчас?..

Змей косится на Кощея. Чуть заметно ухмыляется.

Это было бы оч-чень забавно.

Отредактировано Zmei (23.07.2025 22:39:33)

Всё идёт своим чередом. Колобок медленно следил за присутствующими: как они откладывали вилки, утирали лица, давились виноградом за дальним столиком, жестикулировали вяло, без огонька, будто по инерции. Он не отсвечивал. Только бровью вёл, если нужно было кому-то прошвырнуться помочь, подхватить, прислонить, передать соль, затушить чей-то окурок в полупустом бокале или проследить за Кощеем. Начальник, в целом, и сам справлялся. Хорош во всех этих жестах, нарочито вальяжных, сдержанных. Делал вид, что ему вообще никто не нужен. Рукавом тряхнёт — и вся прислуга на колени падает. Колобок не лез. Не дёргался, не скакал, не отвлекал, был как утяжеление в кармане — полезное, невидимое.

Когда внимание от столов переключилось в центр, он оказался за спиной Лиса. Затем Змея. Затем Водяного. Везде постоял, везде покараулил, молча поджимая губы. Периферическим зрением ловил жесты, оттенки телодвижений, шепотки. У кого-то из гостей начало подёргиваться веко — значит, скучает или боится. Кто-то прикусил губу — не хватает воздуха или волнуется. Колобок считывал слабые сигналы и складывал их в аккуратные цепочки: кто с кем, кто против кого, кто до скандала и кто на грани.

Когда начались разборки с Марьей, он наклонился, подхватил чью-то чистую вилку для закусок, ею ткнул в кусок мяса и пронёс над плечом, пихая в свой рот. Мясо вкусное, солёное, подкопчённое, но жуется медленно, с хрустом — специально, чтобы распробовать вкус, а не заглотить голодной собакой. Оставив вилку у тарелки, Колобок сделал шаг обратно и вздрогнул, когда гром и молния неожиданно разлетелись по залу. Звук был острый, сухой, как удар по старому металлу. Сразу вопрос: кто и как допустили? причина тряски? Но тут же и ответ: Марья разбушевалась, и даже в этих цепях — способная.

Колоб катился в прыжке назад, позволяя Змею подняться. Тот явно хотел помочь, и он мог это сделать. Колобок его не трогал, ему запрещено. Помним, да? Даже вытряхивать его карманы в поисках вилочек. Поэтому он только наблюдал: насколько помощь окажется ценной, насколько тот сохранит лицо. Его ноги сдвинулись к Лису, и он уложил пальцы на спинку его стула, поглаживая — не мебель, дорогую одежду. Взгляд же упирается в центр. Сжимается, как игла к фокусной точке. Затем отворачивается. Он подаёт сигнал: подходите. Не все, а только нужные. Ребята, специальные, те, кто знает, когда держать руки в карманах, а когда и давление на чужом горле, и все без рук, а ручки-то вот они. Змей явно перебрал, будто шатался, будто хотел украсть лакомый кусочек Марьи себе. Нужна подмога. Но у Кощея снова всё под контролем. Он, наверняка, и икоту в кулаке держит.

Немного безупречной дипломатии, чуточку внушения — и в центре все кружатся. Легкие повороты, плавные движения, как будто ничего и не было.

Колобок тоже хотел, но у него работа. Он оставил злосчастный стул, хитрого Лиса, весь кордебалет, потому что главный танцор — начальник — уже спешит отдать приказ. Колобок незаметно подкатился к нему, чуть опустил голову в уважительном жесте, кивнул и согласился. Вечеринка не должна закончиться облавой с печальными последствиями. Придётся всё подчистить. Следы. Свидетелей. Слишком явные взгляды. А Колобок уже на опыте. Всё учтёт, и никто не спросит.

— Сделаем, — кивнул он.

И с этого момента Кощею можно не беспокоиться. Идти дальше танцевать своих жертв, пить сладкое вино и стращать царевичей. Ему бы самому кого-нибудь запугать своими эротичными па, да выбрать не может.