lies of tales
(?)
сказки
современность
городское фэнтези
Их ждут в Фэйбл-тауне!
❝Чтобы не простудиться, надо тепло одеваться. Чтобы не упасть, надо смотреть под ноги. А как избавиться от сказки с печальным концом?❞

lies of tales

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » lies of tales » Прошлое » Дело о порченом анекдоте // 31.10.1982


Дело о порченом анекдоте // 31.10.1982

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

[html]
<center>
<!DOCTYPE html>
<html lang="ru">
<head>
  <meta charset="UTF-8" />
  <title>Эпизод</title>
  <style>
    body {
      margin: 0;
      padding: 40px;
      background: #000;
      font-family: Georgia, serif;
      display: flex;
      flex-direction: column;
      align-items: center;
      min-height: 100vh;
      gap: 20px;
    }

    .frame-wrapper {
      width: 90vw;
      max-width: 650px;
      background: url('https://e.radikal.host/2025/07/15/23dce2a3f3d4d41f26527b43ceb98256.jpg') no-repeat center center;
      background-size: cover;
      border-radius: 16px;
      overflow: hidden;
      aspect-ratio: 768 / 859;
      position: relative;
    }

    .frame-overlay {
      position: absolute;
      top: 0; left: 0;
      width: 100%;
      height: 100%;
      background: url('https://e.radikal.host/2025/07/16/Project-202507161619.png') no-repeat center center;
      background-size: 100% 100%;
      pointer-events: none;
      z-index: 10;
    }

    .main-episode {
      position: absolute;
      top: 27.4%;
      left: 36.1%;
      width: 25.7%;
      aspect-ratio: 380 / 550;
      background: url('https://e.radikal.host/2025/07/16/file_00000000b198622f9c3b5016dbc860f9.png') no-repeat center;
      background-size: cover;
      border-radius: 0px;
      z-index: 5;
    }

    .avatar-top-right,
    .avatar-bottom-left {
      position: absolute;
      background-size: cover;
      background-repeat: no-repeat;
      z-index: 7;
      width: 20.5%;
      aspect-ratio: 1 / 1;
      border-radius: 0;
    }

    .avatar-top-right {
      top: 15.8%;
      right: 12%;
      background-image: url('https://e.radikal.host/2025/07/16/57-17518770219b4337015449d640.jpg');
    }

    .avatar-bottom-left {
      bottom: 19.2%;
      left: 14.8%;
      background-image: url('https://e.radikal.host/2025/07/16/Project-202507152329.png');
    }

    .info-left,
    .info-right {
      color: #fff !important;
      text-shadow: 1px 1px 3px rgba(0,0,0,0.8);
      font-size: 14px;
      line-height: 1.6;
      padding: 10px 15px;
      box-sizing: border-box;
      position: absolute;
      z-index: 8;
    }

    .info-left {
      top: 11%;
      left: 3%;
      width: 300px;
      text-align: center;
      font-size: 10px;
    }

    .info-right {
      bottom: 15%;
      left: 63%;
      transform: translateX(-50%);
      width: 55%;
      text-align: center;
    }

    .info-right .title {
      font-size: 16px;
      font-weight: bold;
      margin-bottom: 5px;
    }

    .spoiler-box {
      width: 90vw;
      max-width: 650px;
      background: url('https://e.radikal.host/2025/07/15/23dce2a3f3d4d41f26527b43ceb98256.jpg') no-repeat center center;
      background-size: cover;
      border-radius: 12px;
      padding: 15px;
      color: #fff;
      font-size: 13px;
      line-height: 1.5;
      box-sizing: border-box;
    }

    details {
      background-color: rgba(0, 0, 0, 0.4);
      border: 1px solid #444;
      border-radius: 8px;
      padding: 10px;
    }

    summary {
      cursor: pointer;
      font-weight: bold;
      font-size: 14px;
    }

    .spoiler-images {
      margin-top: 10px;
      display: flex;
      flex-wrap: wrap;
      gap: 10px;
      justify-content: center;
    }

    .spoiler-images img {
      max-width: 100%;
      height: auto;
      border-radius: 4px;
      max-height: 260px;
    }

    @media (max-width: 400px) {
      .info-left,
      .info-right {
        font-size: 12px;
        padding: 8px 12px;
        width: auto;
      }

      .spoiler-images img {
        max-height: 140px;
      }
    }
  </style>
</head>
<body>
  <!-- Верхний блок с рамкой -->
  <div class="frame-wrapper">
    <div class="main-episode"></div>
    <div class="avatar-top-right"></div>
    <div class="avatar-bottom-left"></div>
    <div class="info-left">
      <div><i>31.10.1982</i></div>
      <div><i>19:32 / 8°C ливень</i></div>
      <div><i>лавка «Sonder in Briarwood»</i></div>
    </div>
    <div class="info-right">
      <div class="title"><b>Дело о порченом анекдоте</b></div>
      <div><i>“Иные шутки судьбы лучше бы оставались нерассказанными.„</i></div>
    </div>
    <div class="frame-overlay"></div>
  </div>

  <!-- Отдельный блок со спойлером -->
  <div class="spoiler-box">
    <details>
      <summary>лавка «Sonder in Briarwood»</summary>
      <div class="spoiler-images">
        <img src="https://e.radikal.host/2025/07/16/1752619957649.png" alt="Картинка 1">
        <img src="https://e.radikal.host/2025/07/16/Project-202507161933.png" alt="Картинка 2">
      </div>
    </details>
  </div>
</body>
</html>
</center>
[/html]

Отредактировано Fairy (27.07.2025 00:47:31)

+6

2

- Тенниси... ст?..

"Е...".

- Лейтенант, - Оловянный вытаскивает из кармана куртки служебный значок и оттуда, где стоит, у самой входной двери в лавку, показывает его Эвелин. - Лейтенант, - безоговорочность и определённость. - Тин Стэдфаст, полиция Фэйбл-тауна, - лапой со знаком отличия правоохранителей рассеяно смахивает "налипший" на верхнюю одежду остаток уличного дождя на приветственный (написано же "Welcome") коврик. Помогает слабо. Выглядит только ещё более промозгло. - Полиция Хранителей, мэм, - несколько коротких движений тыльной стороны ладони по аспидной шевелюре, придавая той эффект "причёсан ударной волной в Хиросиме". - Итого.

"Чё, всё? Черту подводим, значит. Теперь надо как-то комфортно. Э?"

Разумеется, до цветочного магазина добирался на машине. Просто перед посещением подозреваемой - решил покурить. Было о чём. Прекрасная традиция ежемесячного покера между начальниками отделов тайных стражей порядка - вполне. Проигравший - забирает всё. А точнее - самое вздорное, смехотворное, карикатурное дело. Солдату просто не повезло, потому что - "новичкам везёт". За столом оказалась офицер Трусливый Лев, которую, премерзенько (в прошлом так не казалось) хихикая, представил её начальник и предложил сыграть на порученное "этому многообещающему новичку" дело. О бесконечно теннисящих свой теннис теннисистах на тридцатисантиметровом поле. И человеке, а не сказочном существе, который лишился магическим образом определённого органа, но почти ничего не помнит и несёт ужасную чертовщину про "желания".

- Имели ли... Так. Вступали ли... Так, - мерный перестук обуви, пока Хранитель проходит от двери к прилавку. - Известен ли вам человек, чей жизненный путь привёл бы его к подобным амбициям? - прозрачный пластиковый пакет для улик - на столешницу рядом с кассой. Оловянный уже утомился подобное таскать с собой целую неделю. Возить в бардачке - тоже. На первичные опросы потенциальных магических "исполнителей". - Узнаёте ли вы, мэм, эти...

"А обязательно ли ей вот выглядеть, будто самоучитель "Как встрескаться?" Христа ради, ...дь".

-... эти... признаки... - несколько коротких – указующих, но звучащих раздражённо - постукиваний по краю поля. Теннисисты? Да им-то пофиг. Сосредоточены на своём деле так, что можно только позавидовать самоотдаче этого нелепого магического артефакта неясного происхождения собственному функционалу. Настоящие профи. -... репродуктивного тщеславия? - несмотря на некоторые паузы для подбора наиболее нейтрального и неоскорбительного выражения (всё же - леди), смотрит в фиалковые глаза Эвелин далеко не дружелюбно. Безучастно. Это точно она. Либо Цветик. Вот вам и точность полиции. Остальные "волшебные исполнители" - с алиби на дату и время непосредственного происшествия. Как бы этот курьёз - колдовское "чик-чик", значит - ни выглядел в реальности в тот момент. - Пардон, - Солдатик делает полшага назад от стойки прилавка, заметив, что с рукава куртки накапало.

"Чего извиняюсь. Многие считают мои манеры сексуальными... Вероятно. Почему молчат? Слишком возмутит общественное спокойствие".

- У вас есть время? М?

"Алиби!"

- Алиби на время... - карий взгляд указывает на опакеченный финал чьей-то родословной. Лёгкий кивок. Да. Точно на это. - На вечер одиннадцатого ноября? Пока что преступление с применением магических способностей квалифицировано как неумышленное причинение вреда здоровью, - по мнению Солдатика - в основном его глазам. И немного терпению. - Это не допрос, а первичный опрос, можете не отвечать, но тогда мне придётся вызвать вас в участок и задать те же вопросы в присутствии адвоката, если вы посчитаете, что он вам понадобится. Гулять любите?

"Она старшеклассница или что? Гулять..."

- По... секретничаем?

"Нет, ...дь, это ж я - школьница! Или взятку прошу?"

- Расколдуете, мэм, и сойдёмся просто на административной ответственности.

Отредактировано Steadfast Tin Soldier (18.07.2025 02:49:15)

+4

3

Проливной октябрьский ливень отбивал дробь по стеклянной витрине лавки «Sonder in Briarwood», напевая свою мрачную балладу о том, как город смывает остатки надежды. Внутри, среди приторно-сладкого запаха роз и лилий, стояла Эвелин. Её руки, казалось, творили волшебство, раскладывая лепестки так, будто каждая роза шептала секрет, известный только ей. Или лгала. Цветы, как и люди, умели притворяться. Особенно здесь, в Фэйбл-Тауне, где сама реальность была обманом.

Дверь, пискнув, впустила не свежий воздух, а порцию осенней сырости и незваного гостя. Мужчина, от которого пахло дождем и чем-то неуловимо стальным, стоял на пороге. Лейтенант. Какое пафосное слово для человека, который выглядел так, будто только что вынырнул из городского стока. В одной руке у него был значок, в другой – невидимая корона вечного недовольства.

Эвелин невольно улыбнулась. Не теплой, не манящей улыбкой, а той, что могла бы служить обложкой для сборника самых едких эпиграмм. Что-то в этом Тине Стэдфасте, с его промозглой шерстью и физиономией человека, которого жизнь била почем зря, заставило её усталое сердце дрогнуть. Не от сочувствия, конечно, а от предвкушения хорошей пьесы. Или плохого анекдота. Зависит от того, как ляжет карта.

Лейтенант, явно считающий себя центром мироздания, продемонстрировал значок. Его движения были преувеличенно резкими, словно он отмахивался от невидимых мух или остатков совести.
Аспидная шевелюра, превращенная в «причёску ударной волной в Хиросиме», добавляла ему шарма обложки для нуарного детектива, где главный герой — неудачник, который все равно докопается до правды, но потом сам же о ней пожалеет.

Эвелин, прозвище которой могло бы быть «Мастер Игрок», уже примеряла на него роль жертвы. Или палача. Сказка еще не началась, но завязка уже обещала быть захватывающей. Её глаза, фиолетовые бездны, способные заглянуть в самые потаенные уголки чужой души, просветили его насквозь. Невезение? Нет, скорее, карма. Или, быть может, проклятие. Слишком уж много страданий в его оловянной душе, чтобы быть просто неудачником.

Она наблюдала за его проходом от двери к прилавку, за каждым его шагом, за каждым жестом, словно театральный критик, оценивающий игру бездарного актера. Или гениального. Она ещё не решила.

Когда на прилавок лёг тот самый прозрачный пакет, Эвелин едва удержалась от смешка. От этой вещицы так и веяло запахом чужой глупости и нерасторопности. Теннисисты. На тридцатисантиметровом поле. И человек, лишенный «определённого органа». Классика жанра. Колбаса на носу, только в новом, более мерзком обличии.

— Что ж, лейтенант, — её голос был низким, обволакивающим, как табачный дым в темном баре, — похоже, судьба вновь решила сыграть со мной в бинго. И, судя по вашему выражению лица, я выигрываю главный приз — возможность выслушать очередную историю о человеческой глупости, обернутой в магическую пыль.

Она наклонила голову, позволяя серебристым прядям волос упасть на плечо. В этом жесте было столько изящества, столько вызова, что даже промозглость лейтенанта казалась частью продуманной декорации.

— Признаки «репродуктивного тщеславия», говорите? — в её голосе заиграла ирония, словно она дегустировала самое горькое вино.

— О, этот город полон мужчин, страдающих подобным недугом, мистер Стэдфаст. Каждый второй пытается доказать миру нечто, что давно потерял или никогда не имел. Я, к слову, продаю цветы. Красивые, живые цветы. Они не требуют доказательств своего величия, не так ли? Просто цветут. В отличие от некоторых, — на мгновение задержав взгляд на его фигуре, словно пытаясь разглядеть сквозь ткань его истинную природу. — Или от того, что там внутри.

Её фиолетовые глаза излучали холодный свет, словно она видела сквозь него, сквозь его промокшую куртку, сквозь его усталость. Она не признавалась, не отрицала. Она просто переводила разговор в плоскость вечной философии, где правда растворялась в потоке сарказма, как сахар в крепком кофе.

— Одиннадцатое ноября, говорите? — Эвелин легко коснулась подбородка, делая вид, что вспоминает. На самом деле, она прекрасно помнила каждый свой день. Особенно те, что были заняты «улучшением настроения» для сказочного сообщества. Но об этом, разумеется, ни слова. — О, в тот вечер у меня была встреча. Очень важная. С... тишиной. И, возможно, с парой десятков роз, которые никак не хотели цвести так, как мне того хотелось. Вы же знаете, цветы, они такие. У них свой характер. Порой гораздо более покладистый, чем у некоторых людей, но порой и вовсе капризный. Заставить их цвести, когда они не хотят – это, знаете ли, задача, достойная Геракла. Или, по крайней мере, садовника с отличной выдержкой и парой лишних тысяч в кармане.

Она улыбнулась, и эта улыбка была как вспышка молнии в ночи – короткая, ослепляющая и опасная.

— Вызов в участок, говорите? — она оперлась на прилавок, склонившись чуть ближе. — Лейтенант, вы действительно думаете, что я боюсь официозной бумажки? Я, которая каждый день имеет дело с причудами природы и... кхм... человеческой души? Если вы хотите «посекретничать», как вы выразились, то это будет не в участке. И не под проливным дождём. У меня есть превосходный чай, — она сделала паузу, оценивая его реакцию, — но он только для тех, кто умеет ценить искусство разговора, а не протокольную сухость. И уж тем более не для тех, кто пытается меня «расколдовать».

В её голосе звучало лёгкое презрение. Расколдовать? Он, видимо, считал её очередной наивной феей из книжки для детей.

Эвелин знала, что он ищет. Искал исполнителя желаний, того, кто, возможно, из глупости или из злобы, испортил чужую жизнь. Она была такой исполнительницей. Но её дар не был простым волшебством; это было проклятие, которое заставляло её быть лишь зеркалом, отражающим уродство чужих желаний. И она была слишком умна, чтобы признаться в этом человеку, который, судя по всему, верил в мир, где проблемы решаются протоколом и допросами.

Её глаза скользнули по его лицу, отмечая каждую деталь: усталость, скрытую боль, едва заметную дрожь в руке. Он был из тех, кто сражался с ветряными мельницами, не понимая, что самая страшная битва – внутри себя.

— «Гулять любите»? — она повторила его вопрос, словно смакуя его нелепость. — Лейтенант, единственное, что я люблю по-настоящему, это тишину. И цветы. Они никогда не просят меня о чём-то нелепом. А административная ответственность? — она тихонько рассмеялась, звук был похож на хруст льда. — Это, конечно, забавно. Но гораздо забавнее будет, если вы, кхм, будете продолжать искать того, кто исполнит вам ваше собственное желание. Возможно, о том, чтобы вы перестали быть таким... лейтенантом.

Она сделала шаг назад, к прилавку, и начала перебирать свежие бутоны, её тонкие пальцы порхали над лепестками. В этом жесте было столько небрежности, столько скрытой силы, что она могла бы быть самим олицетворением тайны. Дождь за окном усилился, словно сама природа пыталась заглушить эту странную беседу.

Эвелин не собиралась признаваться. Никогда. Это была её игра, её правила, её выживание. Она видела, как люди и сказочные существа ломались под давлением, как они сдавались своим желаниям, своим страхам. Она же была другой. Она была феей, которая научилась не только исполнять желания, но и выживать в мире, где любое волшебство рано или поздно оборачивалось болью. И этот лейтенант, со своей оловянной душой и набором протоколов, был лишь ещё одним звеном в этой бесконечной цепи. Ещё одной шуткой судьбы.

+4

4

"И чего она по вечерам одна? А? Может, целуется плохо? Ну... А я что - хорошо целуюсь? Ал-ло, ...дь!"

Фактически, Солдатик - услышал всё, что ему было необходимо для продолжения дела. 11 октября - свидетелей нет. Необходимо делать запросы в телефонную компанию, что там со звонками в/из магазина в этот время; возможно, у поставщика электричества есть – вдруг чудо (нет) - разблюдовки по дням об энергопотреблении; опросить соседей на тему: "Не видели ли вы свет в том оконце двадцать дней назад?" Помнят ли люди чужие окна три недели назад. Откуда сомнения в отрицательности результата – заняться им, что ли, нечем больше. Есть. Например - собирать рок-банды. Существует шанс, что это не совсем рок-банда, когда набиваются в пабе и гремят стеклянными кружками с пивом, но, в действительности, кто этот рок разберёт?..

"Почему в нашем городишке никто никогда не хочет сотрудничать? Ох-хо, и откуда эта охренительная самостоятельность!"

Этюд в цветах, который представляет – или пытается представиться? – Эвелин продолжает… ну, цвести: щёгольской причудой раскраса глаз, смотрящих насмешливо; победителем конкурса профмастерства среди лирических величин - вечнает голову изголуба-белая причёска (должно быть, и пахнет вкусно); деликатный, однако же одновременно и несдержанный, мягкий прогиб ткани, выдающей своим абрисом - существование под одеждой прекрасночудной талии; игра на высоких скулах светотеней, уходящих в лёгкое затемнение на белую кожу шеи, которая...

"..б, ...да рулю!"

- Вечерние сарказмы, помимо цветов, у вас тоже хобби, мэм? Тяжеловато, должно быть, для такого найти постоянную компанию.

"В личную жизнь лезу? Нормальное что-нибудь сказать надо".

- Я разденусь.

"О? Так-то оно куда лучше конечно. Какие вопросы. Отчёт о моём великолепии! Я - великолепен. Твой верно восхищающийся собой Стойкий Оловянный Солдатик, Господи!"

- Если вы не против, - сняв куртку и взяв ту за ворот, сказочный с силой тряхнул верхнюю одежду (да в дожде она, в дожде). Почти рванул вверх-вниз. От чего из той посыпалось всё, что могло. Значок Хранителя, блокнот и ручка, мелочь, сигареты, зажигалка. Разлетаясь вокруг и падая на пол со звоном горестного хлама, незаслуженно обиженного своим владельцем. Не меньше нелепого фонтана из барахла - гудит на периферии сознания насмешливое "лейтенант", сказанное недавно тихим и низким голосом. Рядом с презрением к расколдовыванию. Рядом с пренебрежительно хрустящими смешинками попирания его правоохранительной деятельности. Чтобы помучился, значит. Очень мило с её стороны.

"Сотворил что-то громкое, не хуже того композитора. Весомо. Ох, гадом буду, ВЕ-СО-МО".

- Тоже знаю кое-что про греков, - Оловянный, полностью игнорируя устроенный бардак, проходит к двери. Нет, не перевернуть табличку с "Open" на "Closed". И не щёлкать чужим дверным замком. Он же не поехавший. Пока - терпимо. Всего-то и вздёрнуть опозорившую его куртку - на штырь стойки-вешалки. - Не было ли среди этих инонических-дорических ребят - малого по имени Атлант? Думаете, мэм, под счастливой звездой родился парень, держащий на своих плечах всё звёздное небо? - вот теперь Солдатик начинает собирать пожитки с пола. И, собрав, со звяканьем укладывает рядом с пакетом с уликой. Слишком близко и слишком десертные (ну вот) пальцы на ярких лепестках цветов для такой ситуации. - Ухоженные...

"Чё?"

-... стебли.

"Вот ими по морде и отходит. Хотела же историю о глупости. Вот тебе живёхонький идиот. Тоже умею исполнять желания!"

- Вы хорошо обжились в Фэйбл-тауне? - античность, профессия, арендованный магазин. Для Сказки за пять лет - впечатляющий успех в социализации. А раз так хорошо соображает - это большая же проблема для расследования. И нельзя опускать, не меньше чем рассматривание, ниже чужой линии плеч, даже если тектоническая плита, на которой Атлантида нахлобучилась под воду - неистово давит желанием самым всамделешне-беспрадонным образом... изучать. - Вы... - взгляд - мракобесная жестокость людоеда, который натирает ещё живых мишеней своего аппетита на тёрке. Солдатик по-настоящему винит фею. Ему неловко, неказисто и ишь как неудобно. Находиться. Буквально пару минут назад не было. Восхитительно просто апокалипсис. -... чаю предлагали? - взор лейтенант отлетает от лица собеседницы в сторону, прочь, прочь, значит, вопросительно проходится по дверям лавки, где тут хозяйственные помещения. - Мхм, я тоже порядочно завариваю.

"Да уж з...сь назаваривал, ну. Вылей! А, нет, погоди. Греки, цветы, чай. Чего? Подстраиваюсь?! Признаюсь, ловкач".

- Гуляю, кстати, тоже очень даже? - почему вопрос.

"А, нет, походу, херовый из меня ловкач..."

- В этом городе действительно полно мужчин, - как бы там ни было, Оловянный тут по работе. И, конечно же, чрезвычайно профессионален. И память хорошая. - Так что, кто бы ни считал себя великим реформатором такой бессмыслицы демографической - это, - стук по тридцати сантиметрам спорта рядом с собой. - Преступление, всё же.

Отредактировано Steadfast Tin Soldier (24.07.2025 02:37:11)

+3

5

Если бы в этой сцене был саундтрек — играл бы орган. Старый, дребезжащий, как умирающий крысолов. И, вероятно, немного джаза. Того самого, пыльного, когда саксофон звучит так, будто душа блюзмена, прожившая три войны и четыре неудачных брака, решила всё-таки вернуться за своими ключами.

Но вместо органа — дождь. И вместо джаза — он.

Он, этот... — здесь Эвелин не нашла бы точного слова, но если бы нашла, оно наверняка имело бы три значения, одно неприличное, одно медицинское, и третье — строго философское, которое не произносят вслух при дневном свете. Даже феям.

Солдатика она заметила сразу. Типичная реакция: сначала — звук. Громкий. Как падение метеорита в керамическую лавку. Потом — образ: он как реклама сигарет в аду. Все признаки налицо: хриплый голос, который лучше было бы продавать в аптеке под рецептом; лицо с чертами и шрамами, будто Бог лепил его в нетрезвом состоянии, а потом махнул рукой и решил, что так даже интересней.

И вот теперь он стоял, мокрый, как проклятие, с видом человека, который потерял веру в человечество ещё до того, как стал его частью. И произносил фразы, от которых умирают кактусы. Ироничные, с привкусом табака, усталости и, возможно, еле заметного одиночества.

Эвелин смотрела на него, как смотрят на плохую рецензию в хорошем журнале: с раздражением, любопытством и лёгким, почти сладким подозрением, что в этом есть правда.

— Атлант, — пробормотала она, не столько в ответ, сколько на тему. — Парень, которому подарили всю тяжесть мира, потому что никто не спросил, хочет ли он её.

В её голосе — как всегда — было полторы капли шутки, три ложки яда и целая бутылка винтажного равнодушия. Но где-то в самой глубине, в том месте, где феи прячут свои трещины, она ощущала что-то едкое и — хуже всего — знакомое.

Он был... не в порядке.

Не в порядке, как забытая винотека в подвале сгоревшего театра. Не в порядке, как проклятие, наложенное из вежливости. И — чёрт побери — именно это начинало её интересовать.

Не его пальцы (хотя, признаться, были руки у него неплохие: в другом мире ими бы писали симфонии или душили королей), не глаза (сколько там было? два? казалось, больше), и даже не голос (если бы им читали ночные сказки, дети бы выросли с осознанием, что добро — штука условная).

Нет. Её цепляло то, как он двигался — будто всё вокруг его не касалось, но всё равно било по лицу. Манера говорить, словно каждое слово — компромисс между тем, что он хотел бы сказать, и тем, что его заставили выучить в полицейской академии под дулами святых.

Эвелин шагнула вглубь лавки. Тишина после его бархатно-угольного монолога казалась почти кощунственной.

— Чай? — переспросила она, с лёгкой усмешкой, в которой пряталась вся её древняя усталость и пара острых зубов. — Вы действительно умеете завари(ва)ть. Только не уверена, что речь о напитках.

Где-то под потолком зашуршали травы, завешанные вверх тормашками. Запах лаванды смешался с геранью и пеплом. Он сыпал из карманов, как проклятие из дырявого мешка. А может, как дурацкие подарки, которые оставляют на подоконниках феи — лишь бы ты не понял, радуешься ты им или бежишь от них.

Она склонилась чуть ближе. Чисто из вежливости, конечно. Вежливость — вещь удобная. За её спиной можно спрятать всё: и интерес, и желание, и немного сочувствия, от которого с утра будет тошнить.

— Мужчин в городе действительно полно, — эхом, как старая песня. — Вот только мужчины — как обувь. Много, пестро, почти всё жмёт. А подходящие — слишком быстро рвутся или уходят в моду у других.

Взгляд её был, как запечённый лёд: не горячий, не холодный, а третий, самый опасный вариант — тот, от которого начинают дышать не тем ритмом. Эвелин изучала его, не столько глазами, сколько чутьём, тем самым шестым, что оттачивается у сказочных существ вместо совести.

У него не было рога, копыт, крыльев — и всё же он казался ей мифом. Древним, но позабытым. Таким, который записан в нижней строчке страниц, между строк: «Остерегайся тех, кто смеётся, когда тонет».

Он не смеялся. Но тонул — иронично.

— Что ж, — сказала Эвелин, скрестив руки, как королева на фреске времён, когда фрески ещё писали кровью. — Если вы пришли искать преступление, вы его нашли. Вот только не уверена, что в том виде, в каком ожидали.

Пауза. Улыбка. Легкая, как нож в подушке.

— Я — преступление, лейтенант. Замаскированное под открытку. Или открытку, замаскированную под преступление. Зависит от того, с какой стороны смотреть.

Она шагнула ближе. Расстояние — уже не междометие, а обещание. Не прикосновение, но намёк. И в этом была вся её натура: не давать, а дразнить; не лгать, а оставлять пространство для домыслов.

Интерес к нему родился не в теле. Он зашевелился где-то глубже, там, где раньше была наивность. Он был, как слово в старой песне, которое всегда пропускаешь, но потом вдруг слышишь — и уже не можешь забыть.

Солдатики не должны быть интересны. Они — для игры. Для приказов. Для того, чтобы сгинуть в чужих войнах. Но этот был… треснут. И в эту трещину лился свет. Скверный, серый свет разбитого неба. Но всё же свет.

Эвелин села за стойку, вытянув руку к медному чайнику.

— К чаю предпочитаете мёд, яд или конфискат?

Сарказм — её броня. Он был вечным. Как декаданс. Как проклятия. Как... интерес.

+2

6

"А может ли это касание достаться мне, а не чайнику?"

Может, конечно же, достаточно остановить - формально, она и так замерла в жесте - руку Эвелин. Застигнуть - формально, оно никуда не убегает - запястье феи собственной лапой. На грани прожорливости и ущемления гражданских прав - стиснуть. Поставить свои локти на прилавок, склонить голову так, чтобы лица - почти не видно. И - нахлобучить женскую ладонь себе в причёску. Не оставляя места для манёвра чужим предпочтениям. Да, прямиком в мокрую путаницу волос на макушке и затылке.

"Недурственно. Ревновать к чайникам, а? Шик. А есть ли способ этого не делать?.. Что ж. Вероятно - мозги?"

- Что тебе надо, преступление?

"Так. А почему я спрашиваю?"

Как называется то, чего не может быть, но что - есть? Абсурд. Бред обезумевшего или вроде того. Говорят, чокнутые тусуются на краю какой-нибудь бездны в ожидании такси в ад. Или ипотеки. Ничего подобного. Солдатик точно знает, как выглядят безумцы. Всамделишные. Это люди, которые первыми влезают на стену вражеской крепости с решимостью: "Я тут - чтобы сдохнуть. Что насчёт вас?" - во взгляде. Оловянный уверен, что и сам сейчас так смотрит в столешницу. В двух словах - оштурмел штурмуя. Чего именно штурмуя? Ничего. Просто оштурмел - это тоже "в двух словах". Вот как.

- Какая нелепость, - нелепость в напрягшейся линии плеч Оловянного, в том, как прекращает полоскать чужую ладошку в собственной шевелюре, в том, что чуть - заметно и нет - пригнулся. Изготавливаясь. Ну да - а как же иначе? - перепрыгивать. Очевидно - стойку с кассой, чайником, цветами. Навязываться. Докучать. Надоедать. Фиалковому взгляду. Может - и истомляющему контуру дуги юбки по бедру. В общем - всей. Всей Эвелин. Так близко, чтобы ей просто было некуда больше смотреть. Стеснённость - первое, что мешает отвести взгляд, потому что... а куда? Славься трёхмерное пространство. Нелепость? Нелепость. Гора нелепостей. А горы - они в основном сволочные. Что-то вроде Везувия: "Уважаемые помпеянцы - баста".

"О...ть. Признаюсь тогда".

- Влюбился.

"..."

"...?"

"...?!"

"Голова, ...ка, ...дь!"

"Голова, ...ка, ...дь, думай! Срочно ...й!"

- Атлант.

"В звёзды".

- В чайник.

"Всё отрицать!"

- Или нет, - под объективно - тарабарщину невпопад чему бы то ни было, Оловянный - вовсе не спешит отпустить руку собеседницы. Наоборот, скользит чужой ладонью по своей головушке - пока белизна кожи на костяшках не оказывается перед губами. В самый раз. В самый раз - окончательно съехать с катушек, конечно, а не для поцелуев. Они - всё ещё неуместны. У лейтенанта Хранителей тут расследование, вообще-то. Херовому делу - херовое расследование, не иначе. - Мужчины, кстати, не женская обувь.

"Надо возразить нормально. Могу же я ещё возразить нормально?!"

- А открытки, если что - плоские.

"О! Вслух? Молодцом. "Я вас первый раз вижу, но уже вынужден бороться в себе с сексуально озабоченным скоморохом". Блеск, долбанный свет. Самое то для первого свидания. Кстати".

- Найдётся и у меня кое-что плоское.

"Помимо чувства юмора".

Солдатик выпрямляется. Руку феи - прочь (не так радикально, просто прекратил неволить). Не его конечность. Вспомнил? Вспомнил. Деликатно, но - решительно. Трезвомысляще. Блокнот. Ручка. Не пишет - скорее рисует. Печатные буквы. Адрес участка. С индексом, конечно. ФИО - начальника отдела внутренних расследований. Оловянный тут своими действиями на нарушал в рабочее время - далеко не на дисциплинарное высказывание.

- У них и телефон доверия есть, мэм, - небольшой лист - после хруста выдёргивания - аккуратно положен на прилавок. - Вас повторно опросит другой офицер, - всё, что он скажет - не будет считаться. У лейтенанта в деле о теннисистах - появился конфликт интересов размером с порочные ожидания от постельных утех незадачливого загадывателя сомнительных желаний в адрес своих органов. Частное - это частное. Межличностное - это межличностное. Закон - это закон, он вне зависимости от обстоятельств должен быть соблюден, если только к иному мнению не придут судебные инстанции. - С мёдом?

Отредактировано Steadfast Tin Soldier (28.07.2025 01:13:30)

+3

7

Эвелин не отдёрнула руку. Не сразу. Да и не в том была суть — не в жесте, не в касании, не в том, как он провёл её ладонью по своим мокрым, солёным от дождя волосам, будто искал благословение в теле, где давно уж не водилось ни веры, ни света.

Он был неуместен. Безнадёжно, вызывающе неуместен — как крик в музее, как романтическая ария на похоронах, как откровенность в доме, где желания заворачивают в вощёную бумагу и продают на развес. И всё же — Эвелин позволила. Не потому, что хотела. И не потому, что не хотела. А потому что в ней было это древнее качество, которое мужчины ошибочно называют «женским»: способность смотреть на разрушение как на искусство.

Его пальцы были горячими. И это бесило.

Горячими — несмотря на сырость. Несмотря на то, что с улицы он принёс с собой не просто воду, а запахи — мокрого металла, дешёвого кофе и чего-то ещё… чего-то его. Непереводимого на язык ингредиентов. Пах он, как ошибка. Но такая, которую хочется повторить, чтобы понять, почему в первый раз она была такой сладкой.

Он сказал — «влюбился».

И в ней что-то заскрипело. Не треснуло, нет. Она была куда прочнее. Но скрип — он как трещина по фарфору: ещё не беда, но ты уже не пьёшь из этой чашки с прежней лёгкостью.

Влюбился. Вот так. На полном серьёзе. Или нет — на том самом полусерьёзе, которое смертельно опасно. Потому что шутка, за которой никто не смеётся — это уже молитва.

Она наблюдала за ним, как смотрят на уличного фокусника: восхищённо, но с подозрением. Потому что знает — всё не по-настоящему. Потому что руки слишком ловкие, а глаза — слишком честные. А честность — это самое лучшее прикрытие для лжи.

Когда он положил на прилавок бумажку — адрес, имя, всё чин по чину, как будто они действительно жили в мире, где законы ещё что-то значат, — она почувствовала, как по её губам ползёт улыбка. Не та, что красивая, кукольная. А та, что колет изнутри: неровная, колючая, почти болезненная.

Какой правильный мальчик. Какая восхитительно глупая попытка спрятаться за протоколом от самого себя.

Он ушёл в ровный тон, начал выговаривать фразы, словно это кто-то другой, чужим голосом. Он выпрямился, освободил её ладонь — аккуратно, почти трепетно, будто возвращал что-то украденное. Бумажка лежала на стойке, как непрошеный финал любовного письма.

И вот тогда, только тогда, Эвелин поняла: он действительно не играет. Он не флиртует. Не ищет способ втереться в доверие. Не проверяет её на прочность. Он просто — не знает, что делать. Не с ней. С собой. А это, как ни странно, было даже опаснее.

Она стояла молча. Рука — свободная, но не отрешённая. Внутри — странное чувство: смесь раздражения, жалости и чего-то ещё. Почти нежности. Почти — если бы она позволила себе такое слово. Почти — если бы в ней не было всей этой пыли веков, трав, заклятий, потёртых книг и старых обещаний, которые учат: если хочешь выжить — не верь тем, кто говорит “влюбился” в первый же час.

Эвелин дотронулась до чайника — наконец, машинально. И это касание было куда холоднее, чем предыдущее, живое, человеческое. Гладкий металл под её пальцами не требовал ответа. Не делал признаний. Не ставил на кон ни жизнь, ни честь. Просто ждал, пока его разогреют. Вот почему она предпочитала чайникам мужчин.

А он что? Он ждёт. Конечно. Смотрит, как будто всё ещё на допросе. Только теперь он сам себе следователь, обвиняемый и присяжные. Глупец. Храбрый глупец.

Она повернула голову в сторону, не глядя прямо на него — потому что сейчас было бы слишком. Для него. Для неё. Для чего-то, что начинало шевелиться между ними.

— С мёдом, — сказала она негромко. И тут же пожалела об интонации. Слишком мягко. Слишком... разрешающе.

Но ничего не поделаешь: Эвелин была не просто ведьмой, не просто феей, не просто женщиной, которая умела видеть насквозь. Она была — уставшей. А усталость порой делает доброту такой же естественной, как жестокость.

Она наклонилась, достала баночку — стеклянную, мутную, в ней мёд был как янтарь после пожара. И поставила перед ним. Без церемоний. Без слов. Как доказательство: я тебя услышала. Я ничего не обещаю. Но ты можешь остаться.

Потом Эвелин подняла глаза. Взгляд её был, как омут: красивый, опасный и без дна. И если он в него прыгнет — назад не будет. Ни по протоколу. Ни по совести. Ни по бумажке.

Она не улыбнулась. Только чуть склонила голову, будто рассматривала его под новым углом. Как вопрос. Как вызов. Как приглашение в ад — с чаем, мёдом и чем-то, чего даже феи не произносят вслух.

+2


Вы здесь » lies of tales » Прошлое » Дело о порченом анекдоте // 31.10.1982